Баскари по-прежнему колебался; последнее чувство чести боролось в нем со столь выгодной наживкой… с перспективой всевозможных удовольствий, которую обещало ему обладание разложенным на его кровати богатством.
Исход этой борьбы был ясен заранее. Там, где, возможно не устоял бы и лучший, мог ли устоять худший?
– Нет, уже не отказываюсь! – вскричал он, погрузив свои костистые руки в потоки золотых экю. – Я согласен. Тем хуже!
– Отлично, – проговорил Фирмен Лапрад. – А теперь присядь и выслушай мои указания.
Глава V
В которой граф Шале совершает нечто худшее, чем просто глупость, и совершенно напрасно
Накануне того дня, когда король должен был уезжать в Фонтенбло, а его преосвященство – во Флери д'Аргуж, ранним утром, не имея – в силу занятости на службе – возможности лично отправиться в «Форсиль» для того, чтобы известить, как им и было обещано, мэтра Гонена о предстоящем проезде кардинала через Ферроль, Жуан де Сагрера направил к бывшему фокуснику нарочного.
В письме пажа говорилось следующее:
«Мой дорогой Гонен,
Завтра, в субботу, его преосвященство отправляется во Флери. Полагаю, вы еще успеете все подготовить для того, чтобы во время недолгого пребывания кардинала в вашем доме взору его было явлено восхитительное представление. Я бы и сам хотел поехать с его светлостью, хотя бы для того, чтобы поприветствовать мимоходом вас и обнять мою дорогую Бибиану, но кое-какие срочные дела вынуждают меня остаться в Париже до вечера воскресенья, вследствие чего я смогу присоединиться к его преосвященству в его замке лишь в понедельник и, как вы понимаете, не премину заскочить к вам, чтобы узнать, как все прошло, так что до скорого. Надеюсь, наша Бибиана чувствует себя уже лучше. Скажите ей – возможно, это скорее ее излечит, – что я очень ее люблю.
Жуан, маркиз де Монгла».
Ох уж эти странности человеческой души! Выписывая эти строки, Жуан радовался тому, что он может быть полезен мэтру Гонену…
Он уже запечатывал конверт, когда вдруг ощутил безотчетное сожаление оттого, что вообще написал это письмо, и прежде чем передать его курьеру, какое-то время колебался…
Дело все в том, что он вспомнил о разговоре, состоявшемся у него с Паскалем Симеони по выходе из гостиницы «Форсиль», и при воспоминании о подозрениях друга на сердце у него вдруг стало тревожно.
Но эти подозрения были безосновательными… да, безосновательными! Гонен не был, не мог быть сообщником презренных убийц!
Письмо ушло.
И не желая не то что лгать, но просто скрывать от друга сам факт отправки этого послания, Жуан, который обещал Паскалю сходить вместе с ним куда-нибудь пообедать, остался дома.