Тут, прерывая мои размышления, в перегородку застучали - неожиданно сильно, так, что фанерные стены аж затряслись. Я обернулась и с изумлением увидела через щели в перегородке Ласа. Поймав мой взгляд, тот замахал рукой:
– Сатьяна! Родители здесь! Выходи!
Я подскочила, словно меня окатили ушатом холодной воды. Родители? Здесь?
Они и впрямь были тут. Сидели под навесом, на седьмом ряду: отец, мать – и неожиданно Вейс. Я остановилась, растерянная, не понимая, как себя вести.
Было так странно увидеть их после полугода разлуки. Не то чтобы они сильно изменились: отец и Вейс вообще были совершенно такими, какими я их помнила, мать разве что, кажется, чуть-чуть пополнела, лицо стало круглее и спокойнее.
– Вот и мы! – громко объявил Лас.
– Сатьяна! – первым вскочил папа.
Кинулся мне навстречу, но тут же остановился, словно вспомнил о чём-то, наклонился к матери, бережно придержал её за локоть, помогая встать.
И когда она выпрямилась и улыбнулась мне, рассеянно, словно машинально, поглаживая округлившийся животик, я замерла.
По телу прошла дрожь, меня охватило странное ощущение. Непривычное и в то же время удивительно знакомое. Как будто тёплый ветер ерошит макушку, и на кухне остывают бабушкины пироги, и пахнет нагретой солнцем клубникой. И мама берёт меня на колени и рассказывает что-то, и её голос журчит, и я жмурюсь, как довольная кошка.
– Нигос, мама… папа…
Глаза почему-то стали мокрыми, в носу засвербело. Я шагнула им навстречу, ещё сама толком не понимая, что сказать, как вести себя с ними. Но мне и не пришлось ничего придумывать.
Они сразу поняли, куда устремлён мой взгляд. Папа смущённо заулыбался, мама поймала мою руку и положила себе на живот. Сказала гордо и довольно:
– Уговорил ведь! Мало ему пятерых детей, ещё одного давай, говорит, на старости лет!
Я засмеялась сквозь слёзы. Какая ещё старость, матери едва за сорок, а обладающие силой стареют позже.
Мамин живот под тонкой тканью платья был неожиданно тугим и твёрдым, как барабан, и от мысли, что внутри спит мой новый братик или сестрёнка, на глаза снова наворачивались глупые слёзы.
Через полчаса мы сидели на террасе одного из кафе на торговой улице академии. Папа оживлённо рассказывал, как мама проедала ему плешь, пока он не согласился отвезти её в Отрай, в академию, какой капризной она стала с началом беременности и как ему приходилось каждое утро мотаться на рынок, чтобы принести матери свежее молоко. Ей, видите ли, во что бы то ли стало требовалось именно свежее и чтобы его приносил именно папа.
Мама вставляла язвительные комментарии, но периодически замирала и будто прислушивалась к тому, что происходит у неё внутри. В такие моменты лицо у неё становилось удивительно спокойным и красивым. Я стеснялась глядеть на неё, но всё равно то и дело ловила себя на том, что смотрю во все глаза.