У Кароля потемнело в глазах, он сплевывал на снег, который начинал розоветь от крови убитого. Розовое пятнышко на снегу — и каюк, всему конец, этот мерзавец все-таки ухитрился сбежать, ускользнул, он уже ничего не скажет, не набрешет гнусных небылиц о Бартеке, ничего не выяснится, все останется так, как было.
— Кто он такой? — не унимался Смоляк.
— Это тот, ночной парламентер, — с усилием произнес Кароль. — Как досадно, что я ухлопал его с первого же выстрела.
— И так бы он ничего не сказал, не огорчайся.
— А митинг все-таки сорвали.
— Не последний. Не тужи.
Убитый не имел при себе ничего, кроме нагана, из которого так бездарно выстрелил, попав вместо головы секретаря повятового комитета в портрет на сцене; тут же выяснилось, почему не отстреливался на площади: заклинило барабан.
— Сомневаюсь, что нам удастся его опознать, — ворчал Смоляк. — А ты, случайно, не ошибся?
— Нет, дорогой мой, не ошибся.
Смоляк опрашивал зевак на площади, тех, наиболее любопытных, которые оставались до конца, но никто не знал убитого. Взяли нескольких человек из тех, что были на балконе, они шли в отделение милиции неохотно, полные недоверия, насупившись: «Заложниками будем, как при немцах?» Мяли шапки в руках, глядели под ноги; не видали, кто стрелял, никому не глядели на руки, смотрели на секретаря, он хорошо говорил и правду говорил, этот диверсант, безусловно, чужак, нездешний, все были такого мнения, и Кароля отнюдь не удивляло подобное единодушие, люди старались держаться подальше от таких дел, от допросов, судебных разбирательств, милиции; если даже кто-то видел где-нибудь того типа, если обратил на него внимание во время митинга, предпочитал помалкивать, не лезть на рожон, так уж повелось в несостоявшейся столице президента Блеска, люди были любопытны, но осторожны, запуганы и терпеливы, выборы рассматривали отчасти как испытание, ниспосланное богом, которое надо выдержать, не ссорясь ни с одной из воюющих сторон, к урнам они пойдут для того, чтобы их не заподозрили в бойкоте, пассивном сопротивлении, голосовать будут кое-как, решая в последнюю минуту, какой опустить бюллетень, — относительно этого Кароль не питал иллюзий, ведь «факельщики» Блеска делали свое, и в этих условиях выжидательная позиция, ставка на то, чтобы продержаться, не проявляя излишней активности, казалась свидетельством мудрости и благоразумия; сначала пусть установятся спокойствие и порядок, пусть наконец будет порядок — так говорили и думали измученные войной люди; Кароля порой бесила эта извечная, крестьянская осторожность, и тогда Смоляк успокаивал его: «Лишь бы не мешали, сами не заметят, как построят социализм». Построят! Словно речь шла о халупе из пустотелого кирпича и черепицы.