Бартек двигает головой, подставляет под дождь то одну, то другую щеку, а дождь все сильнее и больнее сечет по набрякшим губам, вода просачивается сквозь зубы и выливается из уголков рта — Бартек неспособен ее проглотить. «Магда промокнет под таким ливнем». — Эта мысль ясна, отчетлива. «Сентиментальный осел», я всегда был сентиментален, так говорил еще Сворновский, сорвиголова с мышью на ягодице; сентиментальный — значит как бы малость недотепа, только Кароль не сентиментален, у него такое энергичное лицо — кто это сказал? Кто-то именно так выразился; теперь он видит лицо Кароля с затаенным гневом в живых, искрящихся голубых глазах, седые виски на двадцать пятом году жизни, в этом лице нет ничего сентиментального, и Бартек отмечает это без малейшего сожаления, без тени зависти, которая портит настроение, зависть всегда портит настроение, как слабость к женскому полу портит партизана, как водка портит дисциплинированного солдата. Капитан Новак, вы точно недосоленная похлебка, вроде бы пища, а есть противно; домой захотелось, навоевался, полюбуйтесь на него — пацифист с прошлым лесного атамана; только не атамана, уважаемый гражданин майор; как увижу морализирующего майора — тошно делается, все умные слова Модеста, все его трусливые поступки стоят у меня поперек горла, и от них с души воротит, уважаемый майор; ты пьян, Новак; надо говорить «капитан Новак» или «капитан Бартек»; сначала протрезвись, Новак; я уже не протрезвлюсь, не протрезвлюсь под этим дождем, никогда не протрезвлюсь, вдребезги пьяный доложу о своем прибытии боженьке или ошибусь адресом, попаду в ад, я уже был в аду; чего надо, Петер, чего надо, теперь уже поздно, не тормоши меня, Петер, оторвешь последнюю руку, больно, больно, собственно это уже ночь, почти ночь, ночью я умру, ты не вынесешь меня из этой пропасти; зачем прилепил себе эту стариковскую бороду, думаешь, что не узнаю тебя, оставь, больно…
Он услыхал только слог «бо…», и лишь на какую-то долю секунды разверзлось перехваченное спазмой горло, и кубарем покатился во тьму, уверенный, абсолютно уверенный, что навсегда, навечно, и эта уверенность почти обрадовала; он долго был уверен, что канул в вечность, очень долго, ибо, когда уши снова обрели мучительную способность слышать, решил, что достиг уже половины вечности; совсем недурно в этом мире, о котором живые говорят: «мир иной», тут совсем недурно, можно даже подвигать левой рукой, которой не было, отняла ее смерть, не болит эта оторванная рука; тусклый огонек не сияние небесное, о нет, и коптит этот огонек, и рядом Петер со своей приставной бородой…