Адвокат назвал имя Бориса, и Матеуш насторожился. Защитник пытался доказать, что главный виновник происшествия — Борис, который сначала организовал пьянку, а потом посадил брата за руль; Матеуш хотел возразить, не хватало еще, чтобы и Бориса привлекли к суду, достаточно того, что он, вероятно, останется инвалидом, а в его профессии это конец, нельзя быть художником без правой руки, говорят, жил где-то один парализованный, который писал картины, держа кисть в зубах, но вряд ли можно ваять зубами, надо выгородить Бориса во что бы то ни стало, но адвокат говорил слишком быстро и без остановок, Матеуш заметил, что за судейским столом его никто не слушает, только зеваки из публики смотрят на него с интересом, значит, и это выступление плешивого защитника, в сущности, — пустая формальность.
Позднее Матеуш переменил мнение относительно его роли и забыл также свои обиды на Калину.
— Суд удаляется на совещание.
Все вышли, осталась одна Калина. Швейцар пытался ее выпроводить, но она указала на журналиста, который не покидал своего поста и только вместо авторучки взял в руку бутерброд с сыром, указала на галерку, где осталось довольно много зевак, и швейцар оставил ее в покое; Матеуша тоже выводили медленно, милиционеры не спешили, не подталкивали его, и он умышленно споткнулся и поднимался еле-еле, чтобы как можно дольше оставаться близ Калины, которая перестала плакать, стояла выпрямившись и, казалось, вот-вот протянет к нему руки.
После объявления приговора, когда Матеуша вели к фургону, Калина подбежала и бросилась ему на шею, а милиционеры делали вид, что не замечают, смотрели в другую сторону. Калина вцепилась в него, словно хотела задушить.
— Я буду ждать, — шептала она лихорадочно, — буду ждать.
— Распутная бабенка, — пояснял зевакам кто-то осведомленный, — любовница. Свой мужик есть, а она, вишь, на этом виснет.
Но это не трогало Матеуша, хуже, что милиционеры вынуждены были наконец обратить на него внимание.
— Простите, — сказал один из них, — сожалею, но…
— Увы, — присоединился второй и добавил, что срок пролетит незаметно, Матеуш и оглянуться не успеет.
Калина шла за ними следом, милиционеры не возражали и только тот же осведомленный комментатор повторял:
— Любовница, любовница, тьфу!
Когда дверцы фургона захлопнулись, Матеушу показалось, что Калина громко закричала, и он испугался: вдруг ее ударили за то, что она распутная бабенка, любовница. Но нет, это не она кричала, скорее всего какой-то ребенок.
— Спасибо, — обратился Матеуш к конвоирам, — черт возьми, я вам очень, очень благодарен.