Почему – это слово стало гимном, каждый день звучавшим у меня в голове, когда я открывала глаза и когда ложилась спать. Почему? ПОЧЕМУ? ПО-ЧЕ-МУ? Мне нужно было, чтобы она объяснила мне все, открыла правду, попросила прощения. Так я и оказалась в исправительном центре «Мордант».
Я старалась не возлагать больших надежд на эту встречу. Мама была лгуньей. Возможно, она вовсе не умела говорить правду и извиняться. Если так, то можно было восстановить запрет на общение. Я готова была общаться с мамой только на моих условиях. Я четыре года жила одна и не собиралась снова становиться ее марионеткой.
В дверях появился мужчина в форме, огромный, с выпуклыми бицепсами.
– Это единственная посетительница? – спросил он. У него были усы – дурной знак.
Первый охранник кивнул.
– Идите за мной, – велел мне второй.
Я встала со стула и, вытерев потные ладони о брюки, попыталась убедить себя в том, что волноваться не стоит, ведь для меня эта встреча ничего не значит. Здоровенный охранник повел меня по длинному бетонному коридору. Над головой мигал свет. На стенах были нацарапаны инициалы и матерные слова. На полу виднелось ржавое пятно.
Мы дошли до двери в конце коридора и остановились. На стене висела табличка «Зал свиданий». Мой проводник просканировал свой бейдж, раздался щелчок, и замок открылся. Охранник распахнул дверь, и я вошла внутрь вслед за ним.
В помещении, где мы оказались, никого не было. Там стояли столы, а вокруг них – стулья, где-то два, где-то четыре, где-то шесть. В одном углу на стене висели детские рисунки и индейки, вырезанные из картона в честь Дня благодарения. Перья птиц были раскрашены красными, оранжевыми и коричневыми маркерами. Надпись на одной из поделок гласила: «Я люблю тебя, мама». Я постаралась не думать о том, где сейчас эти дети и как им живется.
– Присаживайтесь, – сказал охранник и вышел из зала. Я осталась одна.
Я отодвинула стул – тоже пластиковый, как в приемной, – и села. Может, все-таки не стоило мне приходить?
В противоположном конце комнаты открылась другая дверь: охранник вернулся. А за ним шла моя мать. Мне показалось, что за время нашей разлуки она стала меньше ростом. Разве можно стать ниже? Или это я подросла? Наверное, дело в ее осанке. Мама всегда ходила по Дэдвику с высоко поднятой головой, а женщина, которую я увидела, сутулилась. Она вся сжалась, как черепашка, которая хочет спрятаться обратно в панцирь. Это преображение меня шокировало.
Мама увидела меня и просияла. «Рождественские глазки», – подумала я. Шаркающая походка тут же сменилась уверенным шагом. Мама подошла ко мне. Я не собиралась обнимать ее, не хотела, чтобы она подумала, что прощена. Но меня все же тянуло в мамины медвежьи объятия. Пока я раздумывала над тем, стоит ли поддаваться искушению, мамины мощные руки уже обхватили меня. И я тут же расслабилась.