Причина оказалась настолько страшной и так потрясла Росу, что она долго не могла ни слова вымолвить, после того как Илиана рассказала ей о своей болезни.
То была страшная, неизлечимая болезнь.
Роса в ужасе смотрела на свою юную и красивую дочь, в хрупком теле которой смерть уже свила свое гнездо, и слезы потоками катились по ее лицу.
—Нет–нет, не может быть, девочка моя! — наконец вымолвила она. — Это какая–то ошибка! Мы обратимся к лучшим врачам… Если они подтвердят диагноз… Я положу тебя в самую современную клинику… с этим можно бороться… есть какие–то средства. Я ни за что не буду сидеть сложа руки… Хорошо, что я приехала! Тебе ведь правда необходима поддержка? Я и Рауль, твой жених, мы оба будем бороться за твою жизнь…
При имени Рауля обе девушки вдруг отвели от матери глаза. Это не ускользнуло от внимания Росы, как сильно она ни была расстроена.
—Патрисия! Илиана! Что происходит? Патрисия, неужели жених бросил твою сестру?
—Нет, мама, — заговорила Илиана. — Он так добр, что не далее как вчера предложил нам немедленно пожениться.
—Слава Богу, — промолвила Роса, — он благородный человек.
—Очень, — сквозь зубы произнесла Патрисия. — Настолько благородный, что, ухаживая за другой женщиной, не обделяет Илиану своим вниманием.
—Неужели это правда?!
—Правда, — тихо подтвердила Илиана. — Он говорит, что любит меня. Но это не любовь, а жалость. А я еще не труп, я живая, и я нуждаюсь в настоящем, неподдельном чувстве. Только оно могло бы вылечить меня…
—Орландо испытывает к тебе такое чувство, — вновь заговорила Патрисия, — он каждый день тебе звонит, куда–то приглашает тебя…
—Может, я воспользуюсь этим приглашением, — гневно тряхнув головой, заявила Илиана. — Я не намерена тут киснуть в вечном ожидании Рауля, пока он соблаговолит найти свободное время для своей невесты… Я не хочу киснуть, не хочу задыхаться в тоске, как заживо похороненная… Я живая, я еще живая, мама!
В жизни Рикардо Линареса наступила смутная, странная полоса, в которой неприятные события, сменяя друг друга с калейдоскопической быстротой, мчали его к какому–то пределу, перейдя который он рисковал оказаться за гранью безумия.
Сначала мать, уступив его настойчивым требованиям, открыла ему тайну, услышав которую он решил, что лучше бы ему ничего не знать, настолько она ошеломила и его, и Федерико.
Эльвира плакала перед ними обоими; заламывая руки, каялась в своем грехе, совершенном в юности, но Рикардо не произнес ни единого слова утешения. Открытие, что Федерико, который воспитал его, выучил и поставил на ноги, вовсе не его родной отец, произвело на него такое ошеломляющее впечатление, что ему было больно и тягостно даже смотреть на мать, погрязшую в пучине лжи и коварства. Ему хотелось кричать, бесноваться, осыпать мать градом упреков… Федерико во время этого разговора стоял как под пыткой, с изменившимся от нестерпимой муки и стыда лицом, и Рикардо, глядя на него, попытался отложить свои собственные, обуревавшие его чувства в сторону, чтобы утешить того, о ком — он знал это — всегда будет думать, как об отце, о самом близком человеке.