Фаина, где упала, там и встала, тем более двери открылись шире ширины плеч, и уже пора было говорить «здравствуйте» Елизавете и Боровиковой-Лесовской тоже.
Фаина тихонечко сказала:
— Здравствуйте.
Елизавета и Боровикова-Лесовская даже не моргнули Фаине ни одним глазом или ухом из своих четыре плюс четыре, потому что как раз обсуждали кнопки «Страсть испанца» для дамской одежды, которые продавали в «Пассаже» и про которые в объявлении обещали такой щелк, от какого у мужчин разбегается весь остатний разум.
Потом Боровикова-Лесовская сказала Елизавете, что в доме Мангуби на Тираспольской устроился зубоврачебный кабинет госпожи Швехвель, что Боровикова-Лесовская как женщина будет ходить к госпоже Швехвель, тем более сильно удобно прогуляться до Дитманов, попить чаю с пирожным или булочкой, как раз за дорогу эфир из головы хорошо выветрится на все стороны света.
А Елизавета сказала Боровиковой-Лесовской, что у женщины лечить зубы не будет, потому что перед женщиной Елизавете стыдно сидеть с открытым ртом, что доктор Гуревич использует не эфир, а морфин или кокаин, что в аптеке у Адлера продаются особые шанхайские капли для сладкого сна, что Адлер нарочно ночью зажигает фонарь у себя на улице, чтоб кому надо знал и приходил…
Фаина стояла на одном месте и ничего из канарейства не слушала, потому что уже не ожидала слова про рисование, а ожидала замечаний про свое нехорошее поведение. По опыту Фаина уже знала, что про чужое поведение люди всегда говорят на понятном языке, тем более Елизавета.
* * *
И вот Боровикова-Лесовская начала учить Фаину и проучила до самого 1899 года. Дальше дело не пошло, потому что Елизавета назначила Фаине новую жизнь с заливкой.
Фаина все схватывала у Боровиковой-Лесовской из рук. Как вести линию, как закручивать круг, как рисовать все на свете из глаз или из головы.
Елизавета попросила Боровикову-Лесовскую не учить Фаину рисовать людей без одежды, а если что, тогда прикрывать нескромность.
Фаина научилась рисовать и карандашом, и уголечком, и разными красками.
Особенно Фаина тянулась к краске на воде. Фаина рисовала и смывала — вода к воде. Потом Фаина опять рисовала — новое и другое.
К уголечку Фаина тоже тянулась. Уголечек Фаина не смывала, а стирала хлебным мякишем. Уголечек не давался, чтоб совсем, а оставался на бумаге почти что прахом. Фаина на прахе опять рисовала — новое и другое.
Так оно и шло жизненно — вода к воде, прах к праху.
* * *
В 1900-м Фаине предстояло четырнадцать лет.
Интересно, что за два месяца раньше в городе появился мужчина. Мужчина умел делать представления из электричества и рассказывал про себя, что без него не обошлось, когда делали коронацию царю Николаю с женой. Про коронацию печатали в газетах, в журналах тоже печатали, чтоб все шло в народ. Царизм тогда не загадывал, чем кончится, а то б молчал и не дразнил никого на свете.