Я небрежно бросил ложку в чашку и только потом понял, что бросать металл в металл с бодуна — затея весьма и весьма так себе. Звон металла срезонировал в голове, словно там была хтоническая пустота, а сама голова, как и чувствовалось, была отлита из чугуниума. Короче, загудело в моей пустой башке знатно. Я зажмурился и, погрузив левую ладонь в волосы на макушке, сжал ее в кулак. Не знаю, кому как, а мне это в таких случаях немного помогает. И почувствовал, как мне на колени кто-то запрыгивает. Надеюсь, не Леха. Хотя, судя по габаритам и весу, это точно шизанутая мелочь.
На виски мне легли прохладные мелкие ладошки, и сквозь плотно сжатые веки я заметил легкое свечение. По вискам разлилось приятное тепло. Знаете, такое, как когда дождливым мерзким осенним вечером ты приходишь домой, заебуневший до самых кишок, варишь себе ароматный глинтвейн, закутываешься в плед и делаешь пару глотков. И по пищеводу, по груди, по животу растекается такая приятная теплая волна. И оттуда уже по всему телу. Вот так же, только без глинтвейна и по голове. Колокол в куполе многострадального черепа утихал, вертолетная бригада, обиженно стрекоча лопастями, удалялась, а похмельная тошнота забивалась в самые дальние уголки.
Я удивленно открыл глаза и посмотрел на довольно и гордо улыбающуюся Миюффт. Та вся сияла в прямом и переносном смысле. Поморгав и покрутив глазами, я с удивлением обнаружил, что все похмелье как рукой сняло. А, ну да, рукой его и сняло. Маленькой детской ручкой.
— Надеюсь, так ты поймешь, что лучше меня ты жены себе найдешь? — хихикнула мелочь. — Никогда никакого похмелья!
Охренев от такой предъявы, я вытащил руку из волос и отвесил ей легкого подзатыльника.
— Ай, за что?! — возмутилась, надувшись, Миюффт.
— Алкаши должны страдать. — наставительно ответил я. — Похмелье есть величайшее наказание за несдержанность и излишние возлияния. Денис Веселитель не одобряет пьянки до поросячьего визга, ибо это ведет к острому алкоголизму, от которого страдают как сами мои последователи, так и их близкие!
Почему-то так совпало, что на этих словах Леха уронил ложку на пол. Гарик хрюкнул и подавился кашей, закашлявшись. Ши недоуменно посмотрела на меня, словно у меня выросли ослиные уши, но продолжила трапезу.
— Да-да-да, мне можно! — ответил я на повисший в воздухе не озвученный вопрос. — На моем примере это зло познают другие и, возможно, хоть кто-то да научится на чужом дурном опыте и встанет на истинный путь кайфующего веселого пьянчужки, а не запойного кончелыги. Души таких грамотных своих последователей я буду возвращать в мир живых, дабы они несли мои заветы и культуру пития в массы, а синяки продолжат синячить в моих чертогах, не причиняя более никому вреда!