— Вот что, — откинувшись на сиденье, глухо сказал человек, ставший Вторым, — привяжите меня сегодня к кровати.
— Вместе со мной, — эхом отозвалась Третья.
Так и сделали. Но это не помогло. Всю ночь супруги ворочались, ерзая под одеялом, пытались перегрызть толстые корабельные веревки, и дети слышали, как они выли, словно волки на луну. Но хуже было другое, нечто постыдное — непроизвольное мочеиспускание, будто к обоим вернулся детский энурез, которого раньше и в помине не было, так что утром пришлось перестилать мокрые постели. Это делали дети, самих супругов подобная мелочь уже не раздражала, они относились ко всему с нараставшим равнодушием, а в их молчании слышалось: подумаешь, пустяк.
Во вспышке лунатизма пока не видели ничего угрожающего, хотя слухи о нем разлетелись по городу.
— Подумаешь, бродят ночами, — смеялся в пивной Иван Грач, охотник на полярных волков, известный балагур. — И не такое видали. Возьму их в следующий раз с собой в тундру, чтобы не скучать. Или этого выпивоху, Неклясова, с которым недавно раздавили поллитровку и потом еще добавили, пока не допились до чертиков.
Полжизни Грач провел среди льдов, бродя по исхлестанной ветрами равнине, и, ночуя летом в чахлых зарослях карликового колючего можжевельника, росших на белесых проплешинах ягеля, считал это за счастье. Возвращаясь из далеких экспедиций с ворохом волчьих шкур на санях, он шел в пивную и, вознаграждая себя за длительное молчание, трещал часами со случайными посетителями, которым заблаговременно, чтобы им было неудобно уйти, покупал выпивку. Грач был рубаха-парень, свой в доску, готовый прийти на помощь в трудную минуту, и, услышав про Варгиных, не откладывая, отправился из пивной в огромный сруб на берегу. «Неужели все так плохо? — готовил он речь по дороге. — Не сердце же, тьфу-тьфу, не опухоль какая, в конце концов, ночные прогулки полезны — и воздухом подышишь свежим, и жирок растрясешь». Настраиваясь на подобный тон, он заготовил еще несколько шуток, которые вылетели из головы, когда он увидел мятое, будто со сна, лицо Второго.
— Что, так плохо? — только и смог пробормотать он, едва поздоровавшись.
— Отдал бы половину оставшейся жизни, чтобы избавиться от этого, — устало сказал Второй. Он всего-навсего зевнул. Обнажились желтые, редкие зубы. Потом еще раз, уже дольше. Но этого хватило, чтобы Грач мгновенно вспотел.
— Ну, отдыхай, а я, пожалуй, пойду.
Грач выскочил, забыв на вешалке свою ушанку. Всю дорогу он не мог успокоиться, перед ним стояло сонное лицо, кривившийся в бесконечной зевоте рот. Хмель из него давно выветрился, дома он налил себе водки, опрокинув целый стакан, но не мог взять себя в руки. Он машинально включил телевизор, что уже давно не делал. Шел какой-то детектив со стрельбой. Грач считал такие фильмы детски-наивными, но сейчас не мог понять, в чем там дело. Его мысли блуждали, как пьяные, он не мог сосредоточиться, чего раньше за ним не наблюдалось даже в самых отчаянных передрягах. Грач прибавил громкость, доведя до отказа. Но и это не помогло. В полночь он вдруг почувствовал, что смертельно устал, и, рухнув на диван, уснул, так и не выключив продолжавший орать телевизор. Иван Грач подхватил вирус четвертым. От Неклясова, с которым накануне распивал поллитровку. Его попадания в разряд лунатиков было не скрыть, и о болезни уже говорил весь город. Однако потом все стихло, и следующая неделя прошла спокойно. Случаев заболевания больше не наблюдалось или, как решили потом, его симптомы оказались скрытыми для нетренированных глаз, и разговоры мало-помалу начали стихать.