И, ладно бы, всё это осталось позади! Так ведь нет: несколько раз, уже на улице, он ловил себя на мелких странностях: то ноги несли совсем не туда, куда он собирался идти, то руки вдруг сами по себе пытались открыть свисающую с плеча школьную сумку – большую, плоскую, из синего кожзама, с белыми «Жигулями» и надписью «AutoExport». Последний писк школьной моды, между прочим, пол-лета у родителей выцыганивал…
– Бабай, погоди!
«Бабай» – это школьное прозвище. В третьем классе его звали «Абаш», попросту, без затей, урезав фамилию. Классу к пятому оно как-то само собой превратилось в «Абай», ну а дальнейшая трансформация была уже неизбежна.
Женька обернулся. Размахивая сумкой, перескакивая через лужи, его догонял Аст.
– Васич велел тебя всё-таки проводить, – сообщил он, переведя после недолгого забега дух. – Как ты ушёл, он постоял, подумал, а потом меня и отправил. Говорит: мало ли что случится, дорогу там будешь переходить, или ещё что?..
Женьке хотелось улыбнуться – радостно, во всю физиономию. Как же здорово, что есть друг, и он взял и догнал его! Честно говоря, Серёгино общество – это как раз то, что сейчас нужно. Нет, рассказывать о своих мелких странностях он ему, может, и не стоит, но… всё равно, здорово ведь!
– А классно ты его! Прав Васич, действительно, как в кино! – продолжал восторгаться Аст. – Бамс – и готово, Димон даже защиту взять не попытался! А ты постоял-постоял да и хлопнулся на задницу, я прям обалдел. Что с тобой случилось, а? Может, правда, духота?
– А? – рассеянно отозвался Женька. – Наверное. Помутнение какое-то нашло…
Он помолчал и вдруг решился:
– Понимаешь, оно и сейчас продолжается, правда, слабее. Я на секунду как бы теряю власть над собой… то есть, над своим телом, руками и ногами.
– Да ну? – Серёга аж встопорщился от любопытства. – А дальше что?
– А дальше – проходит.
– Это тебя контузило. – с глубокомысленным видом заявил он. – Я читал: такое на войне бывало, когда снаряд рядом взрывался, или по каске бойцу прилетало чем-нибудь. Может, это тебе Гарик так саблей заехал?
– Не, вряд ли. – Женька помотал головой. – Он несильно бил. Да и сам клинок лёгонький, какая от неё контузия…
И замолк, чуть не прикусив язык, потому что шея опять зажила своей жизнью, развернув голову вслед двум ничем не примечательным девицам, спешащим куда-то по своим делам и громко, на ходу, щебечущим.
…и чего ему, спрашивается, эти девицы? Уже совсем взрослые, лет по двадцать, наверное….
…совсем молоденькие, не больше двадцати, девчонки. В остроносых шпильках, складчатых, не достающих до колен, юбках и пёстрых блузках с отложными воротничками, легкомысленно расстёгнутых на две-три пуговки. Бог ты мой, а ведь я совсем забыл, что носили в конце семидесятых! Вот и парни – все, как один, в расклешённых джинсах и рубашках-батниках. Неужели и на мне сейчас такой? Нет, вроде, обычная школьная форма: синие брюки и пиджак, белая рубашка, на шее… угадайте, что? Правильно, галстук. Пионерский. Тот самый, у которого три конца – пионерия, комсомол, партия… или как там? Один из кончиков истрёпан – точно, была у меня дурная манера грызть его в минуты задумчивости, в точности как некий, недоброй памяти грузин…