Но сей раз он замешкался. Готовясь поднять свой стакан, он неожиданно встретился с нею взглядом; их глаза обрели друг друга в той тьме, куда не достигал свет, испускаемый лампой, и она впервые почувствовала теплоту его взгляда. Ей стало ясно, что до этого момента мужчина и не подозревал о том, что в гостиной находится еще одна женщина. И она улыбнулась и стала раскачиваться в своем кресле-качалке.
Какое-то время мужчина пристально и даже вызывающе изучал ее, но, по всей видимости, это был нарочитый и тщательно продуманный маневр. Она была застигнута врасплох и очень смутилась, но очень скоро сумела проанализировать свои чувства и осознала, что его вызывающие манеры были ей мучительно знакомы и что, невзирая на непреклонное и отчасти беспардонное упорство, в этом взгляде присутствовало нечто такое, что роднило его с торжественным благодушием рождественских песнопений и смиренной и исполненной достоинства непреклонностью ее попугайчика. Именно поэтому она и принялась раскачиваться в своем кресле-качалке, размышляя про себя: «Что с того, если это совсем не тот, кто всегда отворял калитку? Все равно, мы примем его так, словно это действительно он. Все равно, примем его...» И, продолжая раскачиваться и чувствуя на себе его взгляд, она неожиданно подумала про себя: «Мой отец безусловно пригласил бы его вместе поохотиться на кроликов в огороде».
Ближе к полуночи буря разошлась вовсю. Другая женщина перетащила свой стул к креслу-качалке, и теперь обе женщины безмолвно сидели и рассматривали мужчину, пытающегося согреться возле лампы. Терзаемая ветром ветка миндаля, находившегося к дому ближе всех прочих, несколько раз кряду стучала в окно, почему-то не запертое на щеколду; рама растворилась, и воздух в комнате мгновенно стал иным, наполнившись влажным дыханием ненастья. Она ощущала, как градинки безжалостно жалили ее лицо, но даже и не подумала двинуться с места, покуда не заметила, что мужчина выплеснул в свой стакан остатки мятного ликера, все до последней капли. В ее памяти это связывалось с неким особенным ритуалом и было исполнено чуть ли не символическим смыслом. Она припомнила своего отца Лаурела, который схоронился в коррале и один-одинешенек сражался с правительственными войсками, вооруженный лишь дробовиком, из которого прежде бил ласточек. Ей было памятно и то письмо, что прислал ему сам Аурелиано Буэндиа, где отцу присваивалось капитанское звание, от которого отец отказался, молвив следующее: «Скажите Аурелиано, что я все это совершил не ради его победы в войне, а только для того, чтобы предотвратить убиение моих кроликов этими туземцами».