Я хотел спросить, что случилось, но Колосков зашипел и поднял ладонь.
— Все в порядке, — сказал он шепотом, — мы с доктором только что вас осмотрели.
— Ерунда, — подтвердил Сачков, — мне сдается, ты здоровее, чем был.
— Я хочу знать…
— …что нового? — подхватил Колосков. — Понятно. Из Владивостока привезли апельсины, кожура толстовата, однако справляемся. Погода тоже ничего, баллов на шесть. Что еще? Боцман лечит зубы… Во втором экипаже дамы повесили зеленые шторы… Ничего, подходяще…
— А маяк?
— Завтра сборная отряда против сборной порта, — сказал торопливо Сачков.
— Где «Чапаев»? Я видел огни.
— Все в порядке… Левый край пришлось заменить.
— Перестань… Я спрашиваю: что на маяке?
Сачков замолчал, а лейтенант сильно заинтересовался мундштуком трубки. Он долго ковырял его спичкой и разглядывал на свет, потом медленно ответил:
— Занятный сон… Вы простудились на охоте… Помните, перешли вброд реку? Вы и того… А вообще… спать надо, Олещук… Спать.
— Когда это было?
— Охота? Месяц назад.
Я молча полез под подушку и достал пуговицу, старую орленую пуговицу дяди Кости, обтянутую черным сукном.
Колосков посмотрел на нее и отвернулся. Море за окном было злое и синее. На дубках лежал снег.
— Вам это приснилось, — сказал он упрямо.
1938
I
Жизнь на берегу проще, чем в море. В ней меньше тумана, не так рискуешь сесть на мель, а главное, нет многих досадных условностей, что расставлены на пути корабля, словно вешки.
Во всяком случае, в море не так уж просторно, как можно подумать, глядя с берега на пароходный дымок. И вот пример.
В пределах трех миль здесь все называется настоящими именами — гор есть вор, закон есть закон и пуля есть пуля. Возле берега командуем мы: «Стоп машина! Примите конец!» Но стоит только хищнику покинуть запретную зону, как вор превращается в господина промышленника, а украденная камбала — в священную собственность.
…Короче говоря, «Осака-Мару» стоял ровно в четырех милях от берега. Только издали мы могли любоваться черными мечтами и голубой маркой фирмы на трубе парохода. То была солидная посудина — тысяч на восемь тонн, с просторными площадками для разделки сырца, глубокими трюмами и огромным количеством лебедок и стрел, склоненных наготове над бортами, — целый крабовый завод, дымный и шумный, на котором жило не меньше пятисот ловцов и рабочих.
Возле «Осака-Мару», едва доставая трубой ходовой мостик, стоял пароход-снабженец. Он только что передал уголь и теперь принимал с краболова консервы.
Увидев пароходы, Колосков обрадовался им, как старым знакомым.
— Как раз к обеду, — сказал он, подмигивая, — крабы ваши, компот наш!