Ничего себе! Из-за какой-то тетрадки! Да кто ж в своём уме решится на такое? То есть на то, чтобы удовлетворить желания этого полоумного препода.
— Так он вам уже тоже рассказал, как было дело?
— Ну, предположим, рассказал, — немного сник Бузов, — но мне захотелось и тебя тоже выслушать, как ты подашь эту историю. Для себя я нарисовал картину произошедшего, и не скажу, что у тебя, Варченко, выигрышная позиция. В общем, пока ступай на урок, а мы с коллективом будем думать, что с тобой делать.
Вот же млять… Тудыть его в качель, едрёно Коромысло! Есть же на свете люди, хуже змеюк, и сами толком не живут, и другим существование портят. Чем, интересно, вся эта история закончится. Надеюсь, в училище и комсомоле я всё-таки останусь, и всё обойдётся выговором. Хотя… Покинуть стены училища — это же моя розовая мечта. И в общем-то, я не против, вот только не при таких обстоятельствах. Зачем мне на моей биографии такое пятно? Понятно, что невозможно прожить всю жизнь, не совершая ошибок и на смертном одре сиять от собственной святости. Но в данном случае обидно, товарищи. Хотя, повторюсь, в этой ситуации есть и доля моей вины, как бы это ни печально было сознавать.
Остаток среды и половину четверга я провёл в томительном ожидании. В конце учебного дня на последней перемене ко мне подошли секретарь комитета комсомола училища Елена Фролова, ещё не перешедшая в райком комсомола (случится это, кажется, после Нового года), и наш комсорг Серёга Стрючков. Грозно насупившись, комсорг училища железобетонным голосом выдала:
— Варченко, ввиду скандального происшествия, учинённого тобой на уроке «Обществоведения», завтра собирается педсовет с участием комсомольского актива нашего училища. Будем решать, что с тобой делать. Собрание состоится сразу после уроков в актовом зале. И не вздумай исчезнуть.
Смерив меня уничижительным взглядом, она повернулась и пошла, покачивая целлюлитным задом. Мы с Серёгой переглянулись, тот пожал плечами:
— Велела с ней идти, я и пошёл. Даже не понял, что это насчёт того случая с Коромысло. Если заставят выступать на собрании, я либо хорошо тебя охарактеризую, либо возьму самоотвод.
— О мёртвых или хорошо, или ничего, — грустно пошутил я и, увидев, как Серёга страдальчески поморщился, хлопнул его по плечу. — Ничего, Серый, прорвёмся.
Не знаю, утешил его мой показной оптимизм или нет, но Стрючков улыбнулся и заметно повеселел. А вот у меня на душе, что называется, кошки скребли. Слишком всё хорошо и гладко шло, и вечно так продолжаться не могло. Правда, всего этого я добивался по́том и иногда кровью, а иногда и расстройством желудка, вызванным, как известно, не по моей вине, но всё равно я небезосновательно считал, что устроился в этом времени вполне неплохо и в своей первой жизни о подобном не мог и мечтать.