Степа ничего не ответил отцу, он ел крупяную похлебку, сваренную на молоке, и рассуждал про себя: «Летом ничего не стоит кормить лошадь, пустил ее, она сама найдет себе корм. Захочет — напьется из речки... Помогать матери? А в чем ей помогать?» Он задумался об этом, да так ничего придумать и не смог... «Ладно, — решил он, — там будет видно...»
Уходившие на Волгу собирались в Алтышеве и оттуда на другой день всей артелью должны были двинуться дальше. Дорога их, пролегавшая на Симбирск, не ближняя, придется пройти верст сто пятьдесят. В Симбирске они обождут, пока вскроется Волга, и направятся вниз.
Марья рассчитывала отвезти мужа до Алтышева на своей лошади. Но когда трое отъезжавших собрались со своими мешками в избе Кудажей, то решили обойтись одной подводой. Поехали на Кудажевой лошади. Марья и Кудажева сноха отправились с ними до Алтышева. Степа тоже хотел поехать, но теперь он мог проводить отца только до леса, как и Назаровы близнецы своего дела. Втроем они возвращались домой. Близнецы как всегда подначивали Степу. Начал Петярка:
— Что же ты, Стригун, не поехал проводить отца до Алтышева? Целую неделю только об этом и говорил, что поедешь.
— А куда было сесть, если сани завалили мешками? Мужики и сами пошли пешком.
Но на Петярку никакие доводы не действовали:
— Мы бы с Михалом обязательно пошли пешком, если бы на Низовье отправился наш отец. Правда, Михал, пошли бы?
— Знамо, пошли. Подальше Алтышева пошли бы, — поддержал его Михал.
— Вечно вы мыкаете, — пренебрежительно отозвался Степа. — Мы бы то, мы бы это, а сами ни с места... Отца вы пошли бы провожать даже за Алтышево, а старик Назар, знать, у вас не в счет? А он вам дедом приходится...
Степа прибавил шагу и вскоре свернул к своему двору. Из-под крыльца к нему навстречу выскочил Волкодав.
Перед крыльцом стояла все та же снежная фигура, которую Степа слепил несколько дней назад. На голову ей кто-то вместо шапки надел набекрень старое лукошко, приладил из кудели бороду и сунул в рот сучкастую палку, очень похожую на трубку. Очевидно, это было сделано сегодня, когда Степа провожал отца. Утром, когда Степа уходил из дома, ничего этого не было. И сделать это мог только Охрем. Однако солнце основательно продырявило бок снежной фигуры. «Как бы сохранить ее подольше?» — думал Степа, подправляя свежим снегом подтаявшее место.
С крыльца раздался голос Охрема:
— Вечером обольем водой, ночью подмерзнет. Так дольше продержится.
Его, видно, беспокоило то же, что и Степу.
9
Без хозяина в избе Нефедовых кажется пустовато. Место его за столом, когда садились завтракать или обедать, было не занято. Вообще здесь у каждого было свое место. Степа сидит напротив переднего окна, Фима — рядом с ним, подальше от угла. На углу сидеть, говорят, плохая примета: девушка может выйти замуж за горбатого, а парень — жениться на горбатой. Степа, чтобы подразнить сестру, иногда нарочно садился против угла. Фима пытается силой водворить его на место. Степа упирается. Их возню за столом мать прекращает сердитым окриком. Если окрик не помогает, ее увесистая ложка опускается на лоб ослушника. Чаще всего достается Степе. Фима умолкает сразу, а Степа всегда хочет непременно настоять на своем.