– Разве одно мешает другому? – возразил Сергей Сергеич.
– Мне двадцать пять лет, – серьезно сказала Лиза. – Ежели бы я чувствовала в себе женское призвание, я бы вышла замуж семь лет назад, у меня уже было бы трое детей… Ах, Сергей Сергеевич, не горюйте, милый! – Она откинула голову, посмотрела него как будто бы издали. – О! Я вижу, как вы нахмурились, как напряглись ваши брови и веки, как горит ваш взор, как ходят желваки на ваших скулах! С вас можно писать молодого римского христианина, который стоит перед каким-нибудь консулом или прокуратором в ожидании приговора! Какое сильное, благородное лицо… – Она перевела дыхание и улыбнулась. – Простите, мой милый, мой дорогой друг. Вы меня прощаете?
Она заглянула ему в глаза и по-дружески крепко сжала его запястье.
– Я не в силах на вас сердиться, – сказал он и поцеловал ей руку, хотя его сердце было стиснуто гневом и унижением.
– Правда?
– Клянусь. – Он склонил голову.
– Тогда приходите в среду на вокзал, я уезжаю в Москву. Проводите меня!
* * *
Но в среду его позвали на консилиум.
Пожилая купчиха мучилась нарывной опухолью на левой ноге, ближе к лодыжке. Коллеги опасались лихорадки и заражения крови, хотели оперировать, прорезать фистулу и выпустить гной, кто-то советовал ехать в ближайший университетский город, в клинику, а то и в Петербург, в Медико-хирургическую академию. Доктор Пигарев, напротив, был настроен оптимистически – против своего всегдашнего обыкновения. Приободрив больную, он взял стакан воды, развел в нем унцию соли, намочил в растворе тряпичную повязку и велел держать ее на больном месте, не давая повязке высохнуть. Через шесть часов стал выходить гной, а еще через неделю от опухоли не было и следа.
* * *
Сергея Сергеича будто бы подменили.
Он стал весел и обворожительно вежлив. Входил в комнату больного, энергично потирая руки, деловито раскрывал свой саквояж, внимательно выслушивал, долго и ласково убеждал, что ничего опасного нет, сулил скорое выздоровление, лечил солевыми повязками, китайскими мазями, индийскими пряностями, прохладными купаниями и обтираниями, воздушными ваннами и немецкой гимнастикой. Иногда случались и неприятности, и даже смерти, но он ловко умел списать их на прежнее неправильное лечение, на ошибки столичных светил или же после вскрытия сообщал, что у больного был рак или внезапный разрыв аневризмы, и медицина была тут бессильна.
Он стал знаменит. Его наперерыв зазывали к себе городские обыватели, в особенности купцы, разбогатевшие мещане, евреи-лавочники, но и дворяне-помещики, проводившие в городе зиму, частенько приглашали его. По старой памяти бывал он и у Шаховых, лечил теток Анну и Ангелину, и старика Василия Петровича, и его жену, урожденную княжну Гундорову. Его частенько приглашали остаться поужинать. Он оставался, если не было дальнейших визитов. Пили хорошее французское вино, ели утку. Все тот же лакей так же раздавал блюдечки с мороженым. В углу гостиной стоял завешенный шелковым платком мольберт Лизы. Когда Пигарев проходил мимо, он улавливал слабый запах масляной краски. О Лизе разговор не заходил, хотя ему казалось, что от него ждут хоть какого-то вопроса. Но он молчал.