– Ты выглядишь очень бледной, – заметила Рианнон, надев на меня платье.
Делия встала рядом с ней и ущипнула меня за щеку, бросив при этом испытующий взгляд.
– Нам придется заново заплести ей волосы.
Я позволила Рианнон и Делии суетиться вокруг меня, расчесывать и заплетать мои волосы, красить губы в розовый цвет и посыпать щеки пудрой, чтобы прикрыть ненавистные мне веснушки.
Подругам это нравилось. И хотя я ощущала себя куклой, которую наряжают, их хорошее настроение постепенно передавалось и мне. В какой-то момент в дверь прошла Изабо и с усталым стоном бросилась на кровать.
– Теперь ты решила, как хочешь представиться лордам? – рассеянно поинтересовалась Делия, занятая тем, что поправляла рукава моего платья.
– Я еще раз переписала речь, – ответила Изабо. – Хотите послушать?
Мы застонали в один голос. Изабо уже несколько раз читала нам свое приветственное слово. Я абсолютно не понимала, зачем она прилагает столько усилий. Для лордов не имели значения ни наш ум, ни красота, ни воспитание. Ценность для них представлял исключительно дар провидиц смерти, а он-то как раз не подвергался сомнению. Мы доказали его много лет назад, когда нас принимали в орден. Одни из нас пришли сюда добровольно, а другие, скорее всего, нет.
Родители Сибил и Делии гордились дочерьми, когда обнаружили их дар. Они и по сей день еженедельно посещают их в храме, приносят украшения или особые угощения и рассказывают, как сильно по девочкам скучают дома. Изабо же в пятилетнем возрасте увидела болезнь и смерть своей матери. Когда предсказание и в самом деле сбылось, ее отец так испугался, что отослал девочку в орден и больше никогда не связывался с ней.
Меня и Рианнон связывала похожая судьба. Нас силой отобрали у родителей, потому что те не желали отдавать дочерей. Сестры ордена не виноваты в том, что с нами случилось. Альвенский закон гласит, что провидицы смерти чрезвычайно важны для общества, поэтому их родителям следует позабыть о личном благополучии. Так что нам не разрешается расти в кругу семьи, как и самостоятельно определять свой жизненный путь. В тот момент, когда проявился наш дар, мы стали прислугой.
Горькая ирония заключалась в том, что мы властвовали над смертью, но были вынуждены служить живым. Однажды я сказала об этом сестре Катерине, и она от ужаса отвесила мне пощечину. Это был единственный раз, но он запомнился мне навсегда. Больше я не высказывала сомнений относительно своей судьбы провидицы смерти. Но это отнюдь не означало, что я с ней смирилась.
Я не знала, живы ли мои родители, наказали ли их за проступок – попытку скрыть меня, или же они просто забыли о моем существовании. И это, вероятно, тоже не имело значения. Я едва помнила их лица. Все, что осталось у меня в памяти, – это старая колыбельная, которую мама пела мне перед сном. Иногда я напевала мелодию, но текст вспомнить не удавалось. Даже сейчас звуки проносились у меня в голове, сплетаясь в горько-сладкую песню.