– Ну, а дальше? – поощрил его Александр Самуилович.
– Учился на философском, религиоведение, всякая такая чепуха.
– Начали преподавать?
– Да, постоянно, историю религий, иногда даже приходится о буддизме и бахаизме рассказывать, вот счастье-то, – улыбнулся Белкин.
– Но, рискну предположить, если бы вы смогли выбрать, вы изучали и преподавали бы только историю Ветхого Завета?
– Да, вероятно. Лучше вовсе не преподавать, а только читать. Сидеть дома и читать. И писать, что в голову придёт.
– Как в самом начале?
– Получается, да.
– Борис Павлович, вернитесь в начало. Это правильный путь.
– В какое начало?
– В самое начало.
– Что вы имеете в виду?
– Борис Павлович, вот прямо сейчас – вернитесь.
– Я не понимаю…
– Белкин!!! Включите мозги! – рявкнул Самуилович.
– Эй, вы что?!..
Но Александр Самуилович не ответил – он встал и метнулся к выходу, как будто огромный чёрный ворон взмахнул крылом. А озадаченный и прибитый, хотя вовсе и не оскорблённый последним яростным всплеском Белкин продолжал сидеть, не в силах разобраться в услышанном. Посидел, посидел, да и пошёл прочь, ещё сильнее отдаляясь от начала.
С рассветом на Стрелке запись кончается, но мы остаёмся. Жизнь продолжается дальше видеоряда. Сидим с Близнецовым на гранитных ступенях около сфинксов Университетской набережной, у самой воды. Под огромным небом мягкого, летнего, утреннего цвета.
– Вспоминаешь, как Элли говорила? – спрашивает он.
– Да, думаю всё об её словах. Она мне в том году подарила книгу, за творческий конкурс, помнишь, был? Книжку стихов Новикова. Вот, и надписала её сама: «Однажды умирает даже слон, – написала. – Вопреки – желаю бессмертия». То есть о мечте как раз и надежде. А теперь?
– Да и сегодня о мечтах и надеждах, разве нет? Вчера-то есть, но, по сути, пока ещё сегодня, – Саша смотрит куда-то в сторону разведённого моста Лейтенанта Шмидта, за него, в сторону огромного нового для нас мира, что начинается проступившим в воздухе утром. – Мы всегда думаем, надеемся, полагаем, что нас ждёт впереди что-то уникальное, необыкновенное, а… И «а» это – оно такое многообещающее, правда? Оно как бы нас грамматически даже отделяет от других, всех бесчисленных заурядных и ординарных, обхватывает нас и как будто обнимает. Тепло обнимает, да с самого начала уже обманывает. Всё сложится, как обычно, всё окажется, как у всех. Нам в новинку, мы убеждены, что мы новые, и наш новый мир не похож ни на что предшествующее – пока мы сами не устареваем. Ничего своего, кроме имени, да и оно всяко встречалось сто раз во времена, бывшие прежде нас.