Биос и зоэ отличаются друг от друга так же, как отличается божественное от мирского. Божественное искусство вдохновляется зоэ, мирское – биос.
Понятно, что это всего лишь слова, но они четко описывают основу моего творчества. Рассмотрев через призму этих слов творчество своих кумиров-хореографов, Роббинса и Баланчина, я обрела новый взгляд.
Баланчин – воплощение зоэ. Большинство его балетов – это красивые бессюжетные композиции, скорее отражающие музыку, но не интерпретирующие ее. Им не нужен язык для объяснения того, что происходит, и они не пытаются рассказать какую-то историю. Их содержание – это жизнь вообще, а не ее детали. Шаги и движения у Баланчина не отличаются оригинальностью: вот, например, мужчина пододвигает воображаемый стул для женщины или – еще банальней – кладет руку на сердце, выражая любовь. Люди думают вначале, что такой балет слишком абстрактен, – а где же история? Но постепенно качество зоэ начинает проявляться с такой силой, что ошеломляет. Движения и шаги задевают внутри нас струны, о существовании которых мы и не подозревали. Но они резонируют, кажутся знакомыми. В этом гениальность Баланчина. Своими движениями он уравновесил мир природы и мир эмоций. В конце «Серенады» три женщины распускают свои длинные волосы, и у зрителя возникает чувство, для описания которого не найти слов, потому что между движениями танцующих и движениями, всплывшими в памяти, возникает что-то общее, что нас трогает.
Роббинс, в свою очередь, воспевал биос. И это ему прекрасно удавалось. В процессе создания танца он со всей тщательностью подбирал детали для каждой роли, изучал каждый персонаж, начиная с того, какую одежду он носил, и кончая тем, с кем он спал. Из этих деталей он конструировал захватывающий рассказ. Вот почему его спектакли всегда проходили с аншлагом. Не хватает слов для оценки масштабов его дарования. Майк Николс рассказывал, как во время подготовки мюзикла «Энни» в постановке на Бродвее одна сцена, которой полагалось быть смешной, никак не хотела вызывать у зрителей смех, что бы Николс ни пытался с ней сделать. Он попросил Роббинса взглянуть на нее своим наметанным глазом. После просмотра Николс спросил, что в ней можно исправить. Роббинс внимательно изучил сцену и указал на висящее на заднем плане белое полотенце. «Это полотенце должно быть желтым», – сказал он. «И это что, сразу станет смешно?» – подумал Николс, но полотенце заменил. На каждом последующем представлении сцена вызывала бурный смех.
Представитель биос, мастер деталей, Роббинс рассказывал истории с подтекстом, в то время как у Баланчина каждый танец изображал жизнь.