— Однажды мы с Меркульевым сожгли так в степи двадцать тыщ татар. Но ветер вдруг повернул к нам, сбоку огонь нас обошел. Еле спаслись, — вспоминал Хорунжий.
— Когда идет огненный вал, не спастись! Огонь через реки прыгает. Вихри пламенные деревья с корнем вырывают. Верблюды к небу взлетают! — встрял на свою беду в разговор Овсей.
— Верблюды в небо, значится, взлетают? А когда твои молитвы станут в небо подниматься, Овсей? За што мы тебе кошт выделяем хлебом и вином? — спросил Микита Бугай.
— Овсей много пьет, мало молится. Потому и нет ветра нам на поджог степи! — забубнил Тихон Суедов.
— Давайте, казаки, привяжем пресвятого отца к энтой Каменной Бабе. Оголим поповскую хребтину и будем хлестать нагайками. Бить будем, пока его молитвы о ветре не долетят до бога, — мирно и благодушно предложил Герасим Добряк.
— Бить! — согласился Балбес.
— Бить! — сверкнул одним глазом Федька Монах.
— Бить! — весело крутнул шляхетский ус Матвей Москвин.
— Бить! — приговорил Дьяк, казак из отважной сотни Нечая.
— Бить! — подмигнул Панюшка Журавлев.
— Бейте! — разрешил Хорунжий.
Овсей и глазом моргнуть не успел, как его схватили крепкие руки Балды, Нечая и Тихона Суедова. Расстригу прислонили грудью к раскаленному солнцем животу Каменной Бабы, прикрутили арканом.
— Вас накажет бог, казаки! — закричал протестующе Овсей. — Поглядите, в какой охальной позе вы меня привязали к этой каменной идолице! Это, казаки, голова и тулово языческой блудницы! Вы заставили меня обнимать грешницу, Каменную Бабу! А в святом писании сказано: диакон должен быть мужем одной жены!
— А ты что? Прелюбодействовать собрался? Али жениться? — усмехнулся Хорунжий.
Тихон Суедов слишком усердно хлестнул расстригу нагайкой. Овсей завопил, начал прижиматься к Бабе, чем рассмешил казаков.
— Что ты к ней жмешься? В удовольствии оторваться не могешь? — вопрошал Бугай.
— Я слышу, как стучит сердце у этой Каменной Бабы! Тук-тук-тук! — пытался заинтересовать казаков Овсей, прикладывая ухо к идолице.
— Молись о ветре! — хлестнул бедного расстригу Добряк.
Ермошка наблюдал за дурью казаков с коня. На плече его сидела знахаркина ворона. А к спине была приторочена арканом пленная ордынка — девчонка четырех лет, не более. Жалко было Ермошке попа Овсея. Но вмешиваться в игру казаков, в разные их потехи нельзя. Прибьют!
— Лети, Кума! Сядь на Каменную Бабу и каркни: не троньте расстригу Овсея! — учил вполголоса Ермошка ворону.
Но ворона глупо вертела головой, на Ермошкины уговоры не поддавалась. Не очень вникательная. Не очень грамотейная птица. Соображения не имеет. Жалости к хорошему человеку не питает.