– Ты ведь можешь еще раз попытаться, правда?
Она принялась зловеще сгибать пальцы, словно пианист, который готовится к особенно трудному пассажу. «Да, – говорила рука, – могу. В любое время».
– На самом деле, я едва ли сумею остановить тебя, да? – произнес Чарли. – Рано или поздно ты застанешь меня врасплох. Никто не сможет присматривать за мной всю оставшуюся жизнь. Так что же мне остается, спрашиваю я себя? Мне не жить, верно?
Ладонь слегка закрылась: складки на пухлой плоти чем-то напоминали довольную улыбку. «Да, – говорила рука, – с тобой покончено, дурак несчастный. И ты ничего не можешь сделать».
– Ты убила Эллен.
«Да», – ухмыльнулась рука.
– Ты отрубила мне вторую руку, чтобы та смогла сбежать. Я прав?
«Прав».
– Знаешь, я ее видел, – сказал Чарли. – Видел, как она убегала. И теперь ты хочешь того же, правильно? Ты хочешь уйти.
«Правильно».
– И не оставишь меня в покое, пока не получишь свободу?
«Тоже верно».
– Итак, – произнес Чарли, – думаю, что мы понимаем друг друга, и я готов заключить с тобой сделку.
Ладонь заговорщицки подползла по пижаме к его лицу.
– Я тебя отпущу, – сказал он.
Рука добралась до шеи. Ее хватка была не слишком крепкой, но достаточно уверенной, чтобы заставить понервничать.
– Я найду способ, обещаю. Гильотину, скальпель – что угодно.
Теперь рука гладила его, терлась, словно кошка.
– Но сделаем все по-моему. И тогда, когда я скажу. Ведь если убьешь меня, у тебя тоже не останется шансов выжить, так? Тебя просто похоронят вместе со мной, как случилось с руками отца.
Ладонь перестала его гладить и принялась взбираться по стенке картотечного шкафа.
– Мы договорились? – спросил Чарли.
Но рука не обращала на него внимания. Она внезапно потеряла всякий интерес к сделке. Будь у нее нос, то она принюхивалась бы. За несколько мгновений все переменилось – договор был расторгнут.
Чарли неуклюже поднялся и подошел к окну. Изнутри стекло было грязным, а снаружи покрылось многолетним слоем запекшегося птичьего помета, но сквозь него можно было разглядеть парк. Тот тоже разбили в соответствии с завещанием миллионера: парк в английском стиле должен был стать таким же памятником хорошему вкусу старика, как здание – монументом его прагматизму. Но поскольку крыло начало разрушаться, парк забросили. Немногочисленные деревья либо засохли, либо сгибались под тяжестью необрезанных ветвей. Торчали квадратные ножки опрокинутых скамеек. Края газона покрылись сорняками, и лишь сам он был подстрижен – жалкая видимость ухода. Некто – доктор, нашедший минутку, чтобы спокойно покурить, – бродил среди заросших дорожек. Больше в саду никого не было.