благодаря услуге, когда-то оказанной им хозяину ресторана. Сегодня его столик будет пустовать.
Гарри недолго страдал от голода. Не успел он просидеть у тела и часа, как появился Валентин и спросил:
– Как вам приготовить стейк?
– Хорошенько подрумяненным, – попросил Гарри.
Валентин не особо обрадовался и проворчал:
– Терпеть не могу пережаривать добрые стейки.
– А я терпеть не могу вида крови, – в тон откликнулся Гарри. – Даже если это кровь не моя.
Приведенный вкусами гостя в явное уныние, шеф-повар повернулся уходить.
– Валентин?
Мужчина оглянулся.
– Это ваше христианское[11] имя? – спросил Гарри.
– Христианские имена – для христиан, – прозвучал ответ.
Гарри кивнул:
– Вам не по душе, что я здесь, ведь так?
Валентин промолчал. Он смотрел мимо Гарри, на гроб.
– Я ненадолго, – сказал Д’Амур. – Но на то время, что я в доме, – может, подружимся?
Валентин вновь перевел взгляд на него.
– Нет у меня друзей, – проговорил он без всякой враждебности к Гарри или жалости к себе. – По крайней мере сейчас.
– Ладно. Простите.
– За что? – пожал плечами Валентин. – Сванн мертв. Все кончено, кричи не кричи…
На скорбном лице отразился мужественный отказ дать волю слезам. «Скорее камень разрыдается, – предположил Гарри. – Но горе есть горе – все основания быть предельно неразговорчивым».
– Один вопрос.
– Только один?
– Почему вы не хотели, чтобы я читал письмо?
Валентин чуть приподнял брови – тонкие, будто нарисованные:
– Сванн не был безумцем. И я не хотел, чтобы вы, ознакомившись с письмом, посчитали его таковым. Держите при себе то, что прочли. Сванн был легендой. Я не позволю порочить память о нем.
– А вы напишите книгу, – сказал Гарри. – Поведайте людям историю Сванна от и до. Я слышал, вы долго были с ним рядом.
– О да, – кивнул Валентин, – достаточно долго, чтобы знать правду, но не болтать об этом.
С этими словами он удалился, оставив цветам – увядание, а Гарри – ворох загадок.
Двадцать минут спустя Валентин вернулся с полным подносом еды: огромная порция салата, хлеб, вино и стейк – последнему одного градуса не хватило до кондиции уголька.
– О, то, что надо! – Гарри с жадностью набросился на еду.
Доротея Сванн больше не показывалась, а видит бог, о ней Гарри частенько вспоминал. Всякий раз, заслышав шепот на лестнице или приглушенные ковром шаги на площадке, он ждал: вот-вот на пороге появится она, и с ее губ слетит приглашение. Нельзя с уверенностью утверждать, что направление мыслей Гарри предопределяло соседство с трупом ее мужа, но какая теперь иллюзионисту, ушедшему в мир иной, разница? Если покойный был человеком великодушным – вряд ли он пожелал бы вдове горевать всю оставшуюся жизнь.