— И твой…
— Это уже становится совершенно непристойным, — сказала она.
— Да, но я жертва.
— Ты уверен?
— Ты позвонила и обвинила меня в том, что я сказал тебе что-то гадкое.
— Да, действительно. Раскрепощение женщин, ничего не поделаешь. Недаром ведь они борются за свои права!
— И когда только это кончится!
Пейдж вдруг осенила тревожная мысль, но она медлила четко сформулировать ее. Быть может, это был действительно Марти, но звонил он в состоянии амнезии, сходном с тем приступом, который случился с ним днем, в субботу, когда он монотонно повторял два этих слова в течение семи минут, а потом ничего не вспомнил бы, если бы не диктофон.
Ей показалось, что ему пришла в голову та же мысль.
Она первая нарушила молчание:
— Что сказал Поль Гутридж?
— Он думает, что это стресс.
— Думает?
— Он договаривается, чтобы меня обследовали завтра или в среду.
— Он не был обеспокоен?
— Нет. Или притворился, что не обеспокоен.
Непринужденная манера поведения Поля уступала место серьезности, когда ему нужно было сообщить своим пациентам что-то важное. Он всегда был прямолинеен и говорил по делу. Во время болезни Шарлотты другие врачи пытались унять тревогу родителей, сглаживая кое-какие моменты, чтобы постепенно подготовить их к худшему. Поль, однако, прямо оценил ситуацию, ничего не скрывая от Пейдж и Марти. Он знал, что никакая полуправда или лживый оптимизм здесь не помогут. И что их нельзя путать с состраданием. Пейдж знала, что если Поль не был обеспокоен состоянием здоровья Марти и этими его тревожными симптомами, то это хороший знак.
— Он дал мне лишний экземпляр журнала «Пипл», — сказал Марти.
— Ты говоришь это так, как будто он дал тебе целую сумку собачьего дерьма.
— Да, но я не на это рассчитывал.
— Это совсем не так плохо, как ты думаешь, — сказала она.
— А ты откуда знаешь? Ты ведь еще не читала статью.
— Я знаю тебя и твою реакцию на подобные вещи.
— На одной из фотографий я похож на Франкенштейна с похмелья.
— Мне всегда нравился Борис Карлофф.
Он вздохнул.
— Теперь мне нужно сменить фамилию, сделать пластическую операцию и переехать в Бразилию. Как насчет того, чтобы забрать девочек из школы, прежде чем я начну заказывать билеты на Рио.
— Я сама заберу их. Сегодня они заканчивают на час позже.
— А, вспомнил. Сегодня понедельник — у них уроки фортепиано.
— Мы будем дома в половине пятого, — сказала она. Ты покажешь мне журнал и можешь поплакаться мне в плечо.
— К черту все это. Я покажу тебе журнал и проведу вечер, целуя твои груди.
— Ты какой-то странный, Марти.
— Я люблю тебя, малыш.
Пейдж повесила трубку, продолжая улыбаться. Он всегда умел заставить ее улыбнуться. Даже в самые тяжелые моменты жизни.