За Таней, конечно, не заржавело: она не выслушивала его смиренно, не молчала, Мистер Пруитт тоже узнал от неё о себе много «хорошего». Но позже досталось и Эмберли. Ото всех: от папаши Иззи, от матери, от учительницы. И она ничего не могла сказать в своё оправдание — её просто не слушали! Поэтому Эмберли тоже старалась не слушать, мысленно отгородившись от урагана бьющих в неё возмущённых и злых восклицаний, но они прорывались, хлестали по лицу.
Эмберли едва сдерживалась, чтобы не накрыть голову руками, сжаться, присесть, превратиться в маленькую-премаленькую горошинку, закатиться за стол и спрятаться за его потертой ножкой. Или лучше даже стать невидимкой. А ещё она представляла, что сейчас, вот прямо в эту секунду, дверь кабинета откроется, войдёт Одри и крикнет: «Отстаньте от Эмберли! Она не виновата!», и расскажет, как всё было на самом деле. Но ничего такого не случалось, и Эмберли уже сама начала верить, что виновата ‒ она ведь, и правда, желала, чтобы Иззи упал и разбился, ‒ и готовилась вылететь из школы, отправиться в детский дом или в исправительную колонию. И вдруг…
Дверь действительно приоткрылась, чуть-чуть. Потом распахнулась пошире. Эмберли уже собиралась воскликнуть «Одри!», но это оказалась вовсе не подруга, а Дик Маршалл — одноклассник, мальчик с ясными голубыми глазами. На занятиях он сидел с девочками за одним столом, но никогда не набивался в друзья — больше молчал, наблюдал за остальными со стороны. А ещё он нравился Одри. Та призналась в этом Эмберли по большому секрету.
Дик Маршалл. Меньше всего Эмберли ожидала увидеть здесь именно его. Он стоял в дверях неподвижно и, как обычно, молча. А взрослые, конечно, его не замечали. И не заметили, если бы Дик не стукнул: сначала слабо, а потом сильнее.
Первой посторонний звук услышала миссис Васкес и обернулась. А за ней обернулись и Таня с папашей Пруиттом.
‒ Чего тебе, Дикки? ‒ мгновенно изменившись в лице и голосе, ласково проворковала учительница.
Маршалл на секунду сжал губы, потом глубоко вздохнул и произнёс, чётко разделяя слова:
‒ Мэдисон не толкала Иззи. Он сам залез на бордюр и упал.
И в один момент для Эмберли всё закончилось.
Уже довольно смутно вспоминалось, как учительница нарочито-ласково принялась попрекать Эмберли за то, что так сразу не объяснила обстоятельства. Мать рывком прижала дочь к себе, а Пруитт-старший все-таки отвесил нехилый подзатыльник наследничку. Впрочем, возможно, это как раз и были подменные воспоминания.
Но Эмберли запомнила навсегда: это чувство, когда ты ничего плохого не сделал, а тебе никто не верит. Когда тебя осуждают. Когда ты сам себя осуждаешь просто за то, что лишь представлял себе нечто подобное из происшедшего. Поэтому она хорошо понимала, что испытал мистер Кэрриган, когда выслушивал обвинения Саванны, когда сидел дома, а под его окном толпились ненормальные тётки с плакатами, когда в новостных выпусках твердили всякую ерунду. И ей тоже знакомо состояние, когда ты знаешь правду и пытаешься её рассказать, но никто не хочет тебе верить без убедительных подтверждений со стороны.