Чтоб все было и совсем точно, налили ему побольше, и он край рукава понюхал, крякнул нарочно по-разбойничьи и опять шагнул к Бяшке…
Тут я, признаться, отвернулся, стал на большую кедру́ смотреть: хорошая, думаю, кедра́, сильная и вполне лазовая — были бы только осенью на ней шишки…
Смотрю себе и смотрю, рядом тихо и тихо, а потом управляющий так громко и вроде бы строго спрашивает: «В чем дело, Ченцов?..»
Оборачиваюсь и тут замечаю, что не один только я кедру изучал, все наши, оказывается, коллективно интересовались, будет ли урожай на орехи…
Бяшка уже не лежит — встал, веревок на ногах нету, а на коленях около него стоит Коля — Рука Не Дрогнет, рубаху на себе дорывает.
Елизаров опять: «В чем дело?..»
А Коля как заорет: «Не могу, Пал Степаныч, ну, что хотите, не могу, кабы не знал его, давно уговорил бы, рука не дрогнет, а тут свой Бяшка — ну, не могу, пускай другой кто!..»
Я уже говорил тебе, что мы кружком по краям брезента полеживали, ну, а кто постарше, у кого, значит, кальция в косточках побольше, те на сиденьях — из машин повытаскивали — или на скатанных палатках мостились. Только управляющий, хоть был у нас самый пожилой, ничего такого не признавал, сидел всегда, как индусы сидят, как йоги, знаешь: пятки под себя, а коленки в стороны… Он же как мальчик был — худерба!..
Поставил теперь локоть на колено, голову на ладошку боком положил: думку думает, тихо!..
Тут и в самом деле, знаешь, тишина, даже кукушка и та годки отсчитывать перестала.
Он голову поднимает, Елизаров, и руками разводит: «Придется, Генрих Абрамыч, тебе!»
Тот вытянул шею, как черепаха из панциря, и опять себя пальцем в грудь: «Ми-не-е?!»
Управляющий, как всегда, спокойно: «А кто у нас герой?.. Ты».
Генрих как сидел с вытянутой шеей, так навзничь и опрокинулся, только сиденье скрипнуло. Лежит в траве, руки разбросал.
«А мы ведь его к ордену представили, — говорит Елизаров. — За стан. Хороший был мужик… жаль! Придется теперь посмертно».
Тут Генрих — как ванька-встанька. «Нетушки, — кричит, — нетушки!.. Это вы уж кого другого посмегтно, а мне таки ладно, живому дайте!..»
Все, конечно, покатываются. А что ты хочешь, если они уже лет двадцать вместе. Конечно, друг дружку с полуслова…
Мы-то ладно, смеемся, а Елизаров только все больше хмурится.
«Что-то я, — говорит, — не пойму вас, орлы!.. Может, добровольцы есть? Или нету?»
Тут кто-то робко так говорит: «Пал Степаныч, а может…» И запнулся.
Елизаров будто не понял: «Что — может-то?..»
«Может, до следующего праздника оставим?.. Бяшку?»
И все завздыхали, заворочались, что-то такое забубнили…