И я нарушил их…
Понимаете ли, если бы «все происходило на год позже, я бы направил этого Гальченко на Соловецкие острова к капитану первого ранга Авраамову, начальнику школы юнг. Но в 1941-м школы там еще не было. Так что мое положение оказалось безвыходным.
«Черт его знает, этого настойчивого роменца, — думал я, уговаривая сам себя, — может, и на самом деле ему восемнадцать? А что он низкорослый и худенький, так мало ли чего: плохо питался в детстве, болел долго либо просто порода такая мелковатая у них, у Гальченко».
Я вызвал адъютанта.
— Пригласите ко мне того молодого человека с горбушкой, который топчется перед штабом на тротуаре!
Молодой человек с горбушкой явился.
— Значит, восемнадцать? — спросил я, не поднимая глаз от бумаг. — Хорошо! Я верю тебе. Отправляйся прямо в военкомат. Я сейчас туда позвоню.
И через несколько дней он пришел ко мне уже краснофлотцем, одетым по всей форме, в черной шинели, в черной шапке с утопленной в мех красной звездочкой, туго-натуго подпоясанный — чтобы нельзя было засунуть двух пальцев за ремень, — а на ремне медная бляха, надраенная до солнечного сияния. Таковое же сияние испускала и его улыбающаяся физиономия. Он даже показался мне выше ростом. И тут я окончательно уверился в том, что поступил правильно.
Начальник связи флотилии, естественно, приказал штабным радистам проверить его знания и умение.
Результаты проверки оказались удовлетворительными.
Перед самым отъездом он пришел ко мне попрощаться — уже со знаком штата радиотелеграфиста на рукаве. Это суконный черный кружок с красной окантовкой, а посредине, на фоне адмиралтейского якоря, вышиты две красные, зигзагообразно перекрещивающиеся стрелы, удостоверяющие принадлежность их владельца к великому братству советских военных радистов.
Помнится, вновь испеченный краснофлотец то и дело скашивал глаза на свой рукав, любуясь этими красивыми стрелами.
Но прежнего сияния на его физиономии я не усмотрел.
Выяснилось, что он недоволен мною. Как? В чем дело? Почему?
Гальченко, понимаете ли, узнал, что его направляют на пост наблюдения и связи. Из-за этого он и заявил претензию. Пробормотал, потупясь, что, по его мнению, принес бы Родине больше пользы, служа на корабле, а не на суше. Суша, видите ли, его не устраивала. Он желал разрезать форштевнем крутые волны, штормовать, топить!
Но тут я быстренько, без лишних церемоний выпроводил неблагодарного строптивца за дверь.
Так, с выражением обиды на лице, он и отбыл на ледокольном пароходе «Сибиряков» к новому месту службы…
Да, вот о чем еще, пожалуй, стоит упомянуть!