— Что ты! Некрасиво! — запротестовали в кубрике. — Чего еще придумал: две цифры и буква!
— Зато любому иностранному моряку понятно! Будут же после войны заходить к нам в порт лесовозы и торгаши из других стран!
Стадиону в тундре присвоили имя краснофлотца Гальченко, чем он был очень польщен, — в память его осеннего «марафона».
А название города пока еще не придумывалось. Были разные варианты, но они не всех устраивали на посту. А в подобном вопросе требовалось, понятно, полное единодушие строителей.
Условно, между собой, они называли город — Порт назначения.
Эти два слова — «Порт назначения» — Гальченко вывел старательным, круглым, немного еще не установившимся почерком в правом верхнем углу карты, которую, расщедрившись, презентовал ему из своих запасов мичман Конопицын.
Есть, видите ли, у нас так называемые морские карты. На них обозначены только береговая линия и глубины у берега, а пространство суши не заполнено ничем. В данном случае имеются в виду лишь интересы навигатора.
На посту у Конопицына, естественно, были морские карты Потаенной — несколько экземпляров.
Вот один из них и получил в полное свое распоряжение Гальченко. Вся суша на карте была белым-бела! Полное раздолье для фантазера! Придумывай и черти что только душеньке твоей угодно!
Теперь Гальченко просиживал над картой Порта назначения все свое свободное время. Трудолюбиво закреплял на бумаге то, о чем мечтали, о чем спорили он и его товарищи на протяжении этой нескончаемо длинной зимы. А другие связисты, свободные от вахты, с любопытством перегибались через его плечо и придирчиво спрашивали:
— А улицу Счастливых Старожилов ты не забыл? Где она у тебя? Ага! Ну то-то!
Между тем над новым заполярным городом, положенным на карту всего только в карандашном беглом наброске, нависла опасность.
Связистам Потаенной на короткий срок пришлось даже прервать строительство Порта назначения. Заметьте, как-то не поворачивается язык взять слово «строительство» интонационно в снисходительные или иронические кавычки!
А произошло это уже под утро нового полярного дня — то есть в конце апреля или в начале мая, к сожалению, точной даты не припомню. Морозы держались по-прежнему, море было покрыто льдом, реки и озера еще не вскрылись — обычно они вскрываются здесь в июне, — и снег продолжал лежать над тундрой толстым и прочным покровом. Зато искрился он весело, по-весеннему — не под луной или звездами, как раньше, а под лучами солнца
— и так ослепительно ярко, что трудно было на него смотреть.
Пламя в тундре вспыхнуло во время вахты Тюрина. Он по обыкновению вел в бинокль круговой обзор моря, суши и неба. Вдруг на юго-востоке, то есть в глубине полуострова, взметнулся высокий факел. Секунду или две он стоял торчком, чрезвычайно отчетливо выделяясь на фоне голубоватого неба. Потом, вероятно под напором ветра, стал клониться набок и заволакивать черной клубящейся тучей.