Они спустились в моторное отделение. Старший механик надел дымчатые очки. Яркий свет мощных ламп под потолком заливал отсек, отражаясь в полированных деталях дизеля, в поручнях ограждения, в плитках, покрывавших палубу. Черные тени подчеркивали и усиливали яркость металла. Казалось, свет довел его до белого каления.
— Здесь, — сказал старший механик.
— Где здесь? — Спросил начальник портовой таможни. — Я здесь ничего не вижу.
— Выруби верхний свет, обратился старший механик к мотористу, бесстрастно смотревшему на таможенников, пожаловавших в их отделение.
В первое мгновение дизель, и люди, и переборки утонули во внезапно наступившей тьме. Но две двадцатипятиваттные лампочки продолжали гореть. Их света оказалось достаточно, чтобы глаза, постепенно привыкающие к полумраку, снова разглядели внезапно исчезнувшую картину.
Старший механик ткнул указательным пальцем вверх. Под потолком, на блоках над погасшими лампами, в сумеречном свете никелем и краской, отполированной до зеркальности, поблескивал красавец-мотоцикл с коляской.
Начальник портовой таможни готов был разбить свою дурную голову о поручни ограждения.
Ах ты, дьявол! Ему ли не знать этого трюка, ему, всегда сидевшему по ту сторону световой стены!
Обида-то какая! И Сережка, Герой, не преминет поиздеваться над ним. И шуряк его, этот высокомерный полковник-летчик.
Одно только утешало: этот подлый мотоцикл, который, — эх, дьявол, — мог стать его собственностью, все-таки выдал свое присутствие, а его, Петра Петровича, слава Аллаху, пока еще никто не разглядел.
1976 г.
Нередко я чувствую себя не в своей тарелке, когда мне, как специалисту, задают вопросы о войне. Специалисту… Ещё бы! Я ведь воевал. Но могут ли мои знания о войне, — речь идёт о глобальном событии, — не отличаться от знаний молодого человека, не слышавшего ни единого выстрела, но почерпнувшего исторические сведения из тех же источников, из которых почерпнул их я? Возможно, отношение к этим сведениям у меня будет несколько более скептичным. И только.
Сразу после войны появилась лейтенантская литература. Так пренебрежительно назвали её верноподданные критики. Ещё бы! Лейтенанты почему-то описывали не только доблесть и героизм, но и страшные будни, вызывавшие у читателей ненужные вопросы и еретические чувства. Это не совмещалось с генеральным курсом родной партии и не менее родного правительства. Больше того, у некоторых скептиков это могло вызвать, упаси Господь, сомнение в правильности этого самого курса. Конечно, бдительная цензура тщательно просеивала идущее в публикацию. Но даже тщательно просеянное, приглаженное и отлакированное следовало на всякий случай подвергнуть уничтожающей критике.