Рив смог подняться и заставить себя идти, чтобы упасть на колени рядом с учеником и бережно, словно птенца, тронул его. Обадайя спал, свернувшись калачиком, совершенно целый и здоровый, ни единой царапины, только покрытый пылью, как и его учитель. На грязном лице отрока пролегли русла слёз. Он много плакал, прежде чем уснуть.
Майрон не знал, что думать, не знал, что делать. Память его пострадала и после входа в практикум, не показывала ничего. Кажется, он вновь решил попробовать…
— Проклятый старый дурак, — ненавидя себя всем сердцем, простонал маг без магии, — что б тебе пусто было до гробового камня, ахогово семя[21]…
Оби шевельнулся, вздрогнул во сне, и мужчина прикусил язык. Он как мог осторожно поднял мальчика на руки и выступил на проплешину. Земля вокруг практикума была оплавлена, пруд испарился, часть деревьев превратилась в угольную пыль… что-то ужасное, должно быть, вышло, когда его плетение потеряло стабильность… что-то непредсказуемо разрушительное.
Торгаст, принесший его к практикуму, исчез, — от седла остался едва узнаваемый обугленный кусок. Поодаль, однако, слава Господу-Кузнецу, Молотодержцу и всем апостолам, виднелась белая шкура другого торгаста, на котором, верное, прилетел Обадайя. Призванный зверь был испуган, но покладистый нрав позволил быстро его успокоить. Оказавшись в седле, Майрон крепко прижал к себе ученика и пустил скакуна шагом.
Они прилетели в усадьбу задолго до полудня, а там седовласый уложил мальчика в кровать и просидел подле двое суток. Тот крепко спал, не слыша, как его неудачливый наставник пожирает себя живьём, тихо бушует, давится ядом ненависти к самому себе. Но когда Оби всё же открыл глаза, Майрон был рядом, готовый сделать всё, что нужно, поднять на своих плечах и передвинуть горные хребты… хотя ничего не понадобилось.
Прошло ещё пять дней прежде чем ученик произнёс первое слово. Он ничего не рассказал о той злополучной ночи, не хотел есть, двигаться, отвечал через силу; только пил воду и вновь временами проваливался в сон. Словно в поражённом меланхолией, в нём иссякла воля жить. Ночами же Обадайя тихо плакал в подушку.
Тогда Майрон принял решение, которое маг принимать был не вправе, ибо шло оно вопреки магии как разумной и беспощадной стихии. Учитель решил, слушая, как его ученик давился слезами, что больше он магом не будет никогда.