— Ах ты… Ах ты гад проклятый! — заорала я надтреснутым от боли и ярости голосом и, как последняя дура, залитая слезами, с кулаками бросилась на мощного зверя. — Скотина! Сволочь! Чтоб ты сдох! Что б тебя… и твою мать! И триста раз во все дыры!
Это было так странно — огромное дикое животное, вставшее было на задние лапы и явно приготовившееся прихлопнуть меня передними как надоедливую муху, чтобы потом разорвать в клочья и сожрать, от моего неумелого, но отчаянного мата вдруг застыло. Вот как стояло в позе вздыбленного мужика с поднятыми когтистыми лапищами — так и заморозилось.
Я не успела вовремя среагировать, да и не могла, наверное, на меня помутнение нашло. Поэтому просто галопом проскакала последние метры до медведя и с разбегу врезалась в него всем телом, в отчаянии замолотив кулаками куда-то в могучий меховой живот.
Атакованный зверь отчетливо хрюкнул и сел на задницу, потом обхватил меня передними лапами и придавил к себе так, что я только и могла, что барахтаться, пихаться и орать. Кусаться не получалось, потому что мне в рот сразу шерсть набилась, тьфу. Я рыдала, брыкалась из последних сил и орала что-то матерное и бесполезное, каждую секунду ожидая, что страшные клыки вопьются в руку или в плечо, и разорвут, и…
А он все никак не впивался, не рвал и не грыз. Держал только, гад, так крепко, что ребра заныли. А потом к моей макушке сверху спустился огромный нос и тщательно обнюхал. И лизнул.
Нет, все же предположение о том, что собирающийся сожрать меня зверь сначала пробует на вкус, слишком сумасшедшее. А другого у меня не было, поэтому я замолчала, перестала отбиваться, вообще застыла, вцепившись пальцами в черный мех.
Медведь чуть-чуть ослабил хватку, еще раз меня обнюхал и вдруг спросил:
— Ты кто?
Следующие пять минут я билась в истерике, невнятно выкрикивая то «Айвен», то «скотина», обнимая медвежью тушу и самозабвенно проливая реки слез ему в мех. Обернувшийся зверем муж держал меня, нюхал, сопел и молчал. А когда я отревелась, настойчиво спросил:
— Ты кто? Ты ведь не Золотинка.
Я замерла. Слезы как-то сами собой кончились.
Оторвав лицо от меховой груди, я снизу вверх посмотрела на медведя. Хотела что-то сказать, но губы дрожали, а язык вообще не слушался. Только что вроде чувствовала такое огромное облегчение, почти счастье, оттого, что он жив, и вдруг… что я ему теперь скажу? Как объясню свой обман? Какие слова вообще тут можно найти?
Оттолкнет, заберет ребенка и уйдет. И будет прав…
— Где моя жена? — в его голосе уже сквозил первый ледок отчуждения.
А я по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Как он догадался, откуда узнал? А, неважно.