Может быть я снова вижу дурной сон, подумал я. Но доказательством реальности происходящего было то, что тишину нарушало привычное сопение младшей дочери, которая спала возле матери с противоположной стороны кровати, возле незанятой детской кроватки.
- Котенок, что случилось? – наконец шёпотом решился спросить ее я, осторожно притронувшись к хрупкой спинке.
На какое-то одно жуткое предательское мгновение мне показалось, что вот сейчас она обернется на меня и окажется чем-то невообразимо пугающим и чужим: монстром, зомби, призраком, захватившим мою сладкую малышку.
Но она ответила.
- Папа… мне страшно…, – еле слышно сдавленным голосом произнесла она.
Я с облегчением выдохнул, убедившись, что в моего ребенка не вселился демон, но в то же время меня неприятно удивили ее слова. Даже не слова, а интонация с которой они были сказаны. Она казалась совсем не такой, как как обычно жалуются дети: капризно и плаксиво, манипулируя родительской любовью, чтобы получить свое. А по-взрослому серьезной.
- Почему тебе страшно? – как можно мягче спросил ее я.
- Страшный сон, папа…, – она повернула ко мне свое милое детское пухлое личико. И я окончательно убедился, что это была моя дочь, а не злобный инопланетный репликант.
- Что тебе приснилось, милая?
- Ну…, я…., ну…., как будто вот я… и ты… и мама…и ляля. Мы в нашем домике… Ну в этом домике…
Она шепчет, с трудом подбирая слова. Ее глаза широко раскрыты, губы мелко дрожат. И мое сердце обливается кровью от понимания того, что возможно впервые в своей жизни моя пятилетняя дочь по настоящему напугана.
Я продолжаю слушать, боясь перебить. Я хочу узнать про ее сон и что ее так напугало. И я смутно догадываюсь о том, что она мне сейчас расскажет. Эта догадка меня страшит. Я словно вижу, как издалека ко мне приближается огромный многотонный поезд. А я лежу посреди путей. Привязанный к рельсам. И понимаю, что сбежать у меня не получится. И времени нет. И сил. И некуда.
Я молю про себя, чтобы она рассказала мне какой-нибудь обычный детский сон. Пусть страшный для детского восприятия. Что-нибудь про говорящего плюшевого мишку, страшный дырявый носок или горький какао. Но я уже знаю, что надежды на это нет.
Дочь тянет ко мне руки и я обнимаю ее. Она не плачет. Ее лицо утыкается мне в плечо, а потом она поднимает голову вверх и смотрит на меня глазами, до краев заполненными страхом, ища защиты. Яркой вспышкой я вспоминаю свой старательно забытый кошмар, когда я точно также, как и сейчас, обнимал своих дочурок в попытке защитить, и ловил на своем лице их сладкое дыхание.