Ксения
Этого человека должны были судить мы с Парфением. В нашей истории мало кто приговаривался к смертной казни, но именно этого требовали граждане Острова. Как бы ни был нам отвратителен Максим, мы все-таки были убеждены, что человек как творение Божие не может быть лишен жизни. Не мы ему эту жизнь давали, не нам ее и отнимать.
С другой стороны, двадцать шесть убитых – это было само по себе чудовищно. Кроме того, у каждой жертвы была многочисленная родня, которая неустанно и – что важно – громко взывала о возмездии. Всё это вместе делало общественное настроение жестким. Мы с Парфением не знали, как преодолеть его, да, если быть откровенными, не очень-то к этому и стремились.
Решение пришло само собой. Когда арестованного везли в здание суда, на одной из улиц конвой был разоружен толпой. Максима убили на месте. Его тело – почему-то голое – до ночи лежало на залитой кровью брусчатке. Узнать покойного было невозможно: говорю так, потому что несколько раз мы видели его при жизни. В числе прочей прислуги вручали ему рождественские подарки и даже христосовались с ним на Пасху. От прочих он отличался особой элегантностью, а еще – седой прядью, красиво рассекавшей его смоляные волосы. По этой пряди мы узнали его, голого. Похожего на кусок кровавого мяса.
Нам пришлось приехать, потому что толпа не отдавала тела стражникам. Даже когда мы появились, тело продолжали пинать ногами, и седая прядь безвольно взлетала с каждым ударом. Стражников было много, но они не предпринимали попыток отнять тело силой. Когда же это тело было живым человеком, стражников, как выяснилось, было мало – всего двое.
Я спросила у начальника стражи, отчего он не предусмотрел нападения на конвой и послал с арестованным только двух человек. Начальник стражи начал отвечать, но раздался оглушающий свисток, и по виадуку двинулся паровоз. Клочья пара почему-то не летели вверх – плавно планировали вниз, рассыпались у наших ног, как слова начальника.
Когда паровоз прошел, он продолжил было свои объяснения, но Парфений остановил его жестом. Сказал мне тихо, что начальник стражи, напротив, всё предусмотрел. Начальнику казалось, что он избавляет нас от трудного выбора. Может быть, так оно и было.
Глядя на Максима, вспомнила, как с ним христосовалась. Вспомнила потому, что, в отличие от всех других, к чьим щекам я прикасалась в тот день, его борода была удивительно мягкой. Только она не царапала мне кожу щек. Я тогда рассказала об этом Парфению, а он улыбнулся. И только после этого я поняла, отчего он улыбнулся, и – тоже улыбнулась. А потом покраснела. А на следующий день ходила на исповедь.