— Ну, а если убил?.. — дошел до Уланова певучий, красивый голос девушки, — а если за дело?
— Может, и за дело… — сказал кто-то. — Я вот не верю в пьянку.
— Только дело было очень уж… очень… — девушка не кончила.
— Не мог он!.. — упрямо сказал юнец в ушанке.
Перед Улановым выросла чья-то плоская, как дверь, спина в длиннополой шубе с вытертым лисьим воротником; Уланова толкнули, оттеснили. И продолжения разговора он не слышал. Ему надлежало найти адвоката и обменяться впечатлениями с ним…
Что же и вправду скрывалось в этой уголовной истории, чему Хлебников порой улыбался? Он действительно, по-видимому, рассказал на суде не все, что было, а возможно, и совсем не то, как было, — и что предшествовало кровавой развязке. Уланов вспоминал свою первую встречу с Хлебниковым в одном из московских ресторанов… Кажется, ближе других подошла к истине эта суровая девушка с нежным голосом. Может быть, ее и Хлебникова связывало нечто большее, чем простое товарищество, — оно и сделало ее более прозорливой.
Уланов чувствовал, что его уже забирает, беспокоит человеческая загадка, к которой он прикоснулся. Он докурил и пошел назад в зальце, к адвокату.
— Сашка правдивый слишком, до дурости даже, — проговорил парень, задолжавший Хлебникову десятку. — Сашку хоть на огне жги, хоть что — не соврет. Чудик он. — У юноши получилось «цудик». — А значит, если уж он сам сказал, что убил…
— Значит, что ничего не значит. Я Сашку, как себя, насквозь знаю, я… — Юноша стащил с головы ушанку и, сердясь и страдая, шмякнул ею себя по груди.
— Глупость это, что ты себя знаешь, — вторгся в их разговор кто-то посторонний. — Ничего ты не можешь про себя знать.
Ребята с неудовольствием обернулись — их, оказывается, слушали. Старик в длиннополой шубе с вытертым воротником, в бобровой и тоже обтерханной «боярке» строго смотрел на них из-под мохнатого козырька смоляных бровей; он был высок, худ и плечист.
— Может, сегодня еще… ты сам кого пристукнешь… — Старик жевал тлеющую папироску, и его черствая, хрипящая речь прерывалась. — Запросто, друг! Никто не знает до случая, чего в нем есть, какие фантазии.
— Вы что, папаша, что? — Парень с ушанкой даже отшатнулся. — Зачем же я стану?..
— А ты и сам не знаешь, зачем… Зверь — он, правильно, когда сытый, первый не нападет. Человек — тот как раз наоборот… У человека от сытости фантазии разыгрываются. Ты вот про себя что знаешь? Ты свою анкету знаешь: где родился, где учился, кто родители. А что за ней, за анкетой?..
— Послушаешь вас — человек хуже зверя, — сказал улыбающийся парень.