Военный атташе Румынии прибыл на прием в полной парадной форме и оказался одним из первых среди гостей. Здороваясь с советским военным атташе — полковником Дергачевым, он, деланно улыбаясь, подчеркнуто вежливо заявил:
— Я рад, коллега, что мы все еще пожимаем друг другу руки. Будем надеяться, что все обойдется…
— Благодарю вас за солдатскую откровенность, полковник, — Дергачев поклонился и резким движением поднял голову, впившись взглядом в глаза румына. — Мое желание неизменно: чтобы мы всегда оставались друзьями.
В посольство, как обычно, на шаг позади своей супруги, мелкими шажками проследовал японский посол. Он прошептал своему первому секретарю:
— Европейцы преподнесут нам еще один коктейль из противоречий и сплетен.
Секретарь поклонился своему шефу, не улыбнувшись и не переменив выражения своего мертвенно-бесстрастного лица:
— Буду счастлив услышать как можно больше, господин барон.
Итальянского военного атташе смущало присутствие двух духовных лиц из святейшего синода. Вернее, его раздражало умение советских людей не скрывать свой атеизм и демонстрировать веротерпимость. Он исполнял временно, по крайней мере так он надеялся, должность рыцаря святой курии в Софии. Его не интересовали болгары — самая многочисленная группа гостей. Часть из них выполняла задания полиции, но были в качестве гостей и те, кто подвергал свою жизнь явной опасности; выйдя отсюда, они могли угодить прямо в полицию. Графа, как военного атташе Италии и личного друга ее величества царицы, раздражало многое, особенно портреты в большом зале и эти тяжелые красные портьеры на высоких окнах, напоминавшие коммунистические знамена. Раздражала графа и та необычная простота, почти панибратство, которые проявлял вошедший в вестибюль Бекерле, и то, как он целовал руку супруги советского посла, во всеуслышание объявив:
— Госпожа, вы пример редкостной расовой чистоты, типично русской! Это превосходно!
Граф закусил губу. Улучив подходящий момент, он взглядом показал на портреты и спросил:
— Господин посол, а они — арийцы?
Бекерле сначала растерялся, потом смерил взглядом дипломата в военной форме с погонами полковника и снисходительно процедил:
— Если фюрер прикажет, я растопчу портрет любого советского руководителя или повешу его в своем кабинете.
Граф оживился. Ему очень захотелось отомстить за эту наглую бесцеремонность немца:
— Рад, что есть кому думать за немцев, господин посол.
Бекерле побледнел и отошел. Граф остался стоять с бокалом в руке. Он не помнил, как взял его со столика, уставленного самыми различным лакомствами. Теперь графа уже интересовали все гости без исключения.