Мелочник уже был на месте – сидел ближе всех к Ваятелю, по правую руку от него. Он кивнул Шакалу, когда тот садился, но вслух ничего не сказал. Этот худощавый старик, квартирмейстер, был скуп во всем, в том числе и в словах.
Овес вошел, держа по пенистой кружке в каждой руке. Одну из них он поставил перед Шакалом и уселся рядом с ним.
– Если бы я хотел, сам бы взял, – проворчал Шакал вполголоса, принимая кружку. И уже сделал большой глоток, когда Овес ответил:
– Стало жалко выливать после того, как я вымыл в нем свои яйца.
Шакал поперхнулся напитком скорее от смеха, чем от беспокойства.
– Ты тоже так яйца полоскаешь? – спросил он, утирая пену с губ.
– Не свои. – Овес ухмыльнулся.
– Мои, Шак! – возвестил Обхват, входя в комнату. Гвоздь шел следом. – Я бы туда и хрен мокнул, но сам знаешь, он бы не влез. Эти кружки слишком узкие, чтоб вместить весь мой…
– ОБХВАТ! – Овес, Шакал, Гвоздь и Хорек подыграли старой шутке. Коренастый полуорк любил трубить о происхождении своего копытного прозвища, и это всегда вызывало смех.
Однако Ваятель даже не улыбнулся.
Обхват и Гвоздь заняли места и через весь стол поприветствовали Шакала грубыми, но добродушными жестами, и тот ответил тем же. Эта парочка, как и Шакал с Овсом, была вся в пыли после поездки.
Через несколько минут вошел Колпак и тихо сел в дальнем конце стола, подальше от остальных членов копыта. Такого Ваятель не позволял никому другому, но Колпак очень долго жил в одиночестве, и привычки были в нем слишком сильны. Вождь не хотел рисковать потерей копытного брата, вынуждая того приобщиться к товариществу.
Каждый дюйм бледной кожи Колпака, включая безволосую голову, был покрыт неровными шрамами, перемежающимися татуировками копыт, в которых он состоял в прежние годы. Бледные, сморщенные чернильные линии отмечали в нем члена Сеятелей черепов, Шквала бивней и Дребезгов, остальных Шакал не знал. Каждое из этих братств приняло Колпака в свои ряды и каждое потом прогнало его. Почему он до сих пор был жив – оставалось загадкой. Несколько лет Колпак кочевал, и никто не рисковал с ним связываться, а потом Ваятель предложил ему место среди Ублюдков. Голосов едва хватило, но копыту нужны были новые члены, а Колпак, несмотря на все свои проступки, был недурен. И теперь, спустя два года, Шакал не переставал гадать: сколько тот еще продержится.
Ваятель оглядел стол и поморщился.
– Мне что, палку туда бросить? – спросил он, указывая на дверь в общую комнату. Вопрос был адресован Шакалу и Овсу, и на них же – направлен его взгляд.
К счастью, Ублажка вошла в комнату прежде, чем кто-либо успел ответить. Она разговаривала с Медом, хотя Шакал подозревал, что слова вождя она все-таки услышала. И вероятно, намеренно ждала их, а теперь пыталась скрыть усмешку, которой все же не смогла сдержать. Быстро прекратив беседу, Ублажка и Мед заняли места на противоположных сторонах стола. Юноша, вероятно, сел бы рядом с ней, но опасался, что его увлеченность ею станет очевидней. Вопреки нескольким заключенным между Шакалом и Овсом пари, Блажка до сих пор не сломала Меду ни одной кости. Напротив, что удивительно, ей даже будто нравились его постоянные попытки проявить дружелюбие. Не считая Колпака, вечного изгоя, Мед единственный, кто вступил в копыто позже Блажки, поднявшись из сопляков только прошлой зимой. Он был молод, уверен в себе и носил прическу, которая считалась модной у Рогов, – выбривал бока и оставлял только широкую полосу, спускающуюся по центру головы, куда вставлял перья. Старшие Ублюдки смотрели на это неодобрительно, но Мед говорил на эльфийском языке, что среди полуорков было редким умением и высоко ценилось в копыте.