Братец Иван перевел на мой счет первые три миллиона рублей, теперь через неделю будет месяц с даты нашего «соглашения» — предъявлю в «Купеческий банк» первый вексель к оплате. Пришла телеграмма от Сандро — вице-адмирал Макаров одобрил мое присутствие на эскадре в качестве военного корреспондента. По этому поводу я заключил контракт с Гайдебуровым на публикации и фотографии о быте эскадры с жалованьем восемьдесят рублей и командировочных-столовых еще к этому на тридцать рублей в месяц. За статьи — отдельный гонорар построчно. Договорились, что я выеду на Мадагаскар, как только там начнет собираться эскадра — ориентировочно в январе-феврале. В редакции мне выдали фотоаппарат, который заряжался кассетами с широкой фотопленкой, прошел краткий инструктаж пользователя, поразив проводящего ее корреспондента знанием терминов «фокусировка», «глубина резкости», «диафрагма» и «экспозиция». Кассеты полагалось передавать в редакцию с оказией для проявки и печати фотоснимков.
Поскольку Сандро предупредил, что Макаров велел соблюдать форму одежды и «никакого статского платья на эскадре», заехал к МИДовскому портному и заказал себе тропический сюртук и брюки, теперь чиновникам, в том числе и МИДа, полагалось носить погоны[2]. В МИДе действительный статский советник имел пустой генеральский погон серебристого цвета без звездочек, а кроме этого, на погоне отставникам генеральских чинов был положен зигзагообразный золотой галун, хорошо еще, что не поперечный басон по-старому, а то выглядел бы как ефрейтор. Хотя, никто не отменял красные отвороты на пальто и шинели. К старой форме тоже пришлось пришивать новомодные погоны, слава богу, что парадная форма осталась без погон.
15 ноября 1898 г. Санкт-Петербург.
Вот и наступил отъезд Авраама с единоверцами в Палестину. Ни о какой экспедиции за сокровищами речь уже не идет — благоразумие победило. Христо пытался еще раз отговорить Авраама от поездки, но это только привело к очередному скандалу между ними: «Я клятву дал!». Сегодня на Николаевском вокзале проводы отъезжающих. Вчера уже состоялись проводы в синагоге, так как градоначальник запретил проводить иудейские обряды на вокзале и даже на перроне. Поэтому собрались родственники отъезжающих на землю обетованную, а с учетом того, что переселенцы, в основном, из Привисленского края и Лифляндии с Ингерманландией[3], родственников на вокзал пришло немного — все дома остались. Так что перрон был полупустой, никакой давки. Мы стояли с Христо и смотрели на отъезжающих. Сказать, что было какое-то веселье — нет, многие, особенно женщины, выглядели испуганными, что там впереди? Хотя, женщин и детей было мало — на три четверти переселенцы были мужчинами в возрасте от 18 до 40 лет, то есть, вполне еще бойцами. Все переселенцы были одеты в песочного цвета полувоенную форму, которую называли «бурской», но мне она напомнила как раз ту, которую я ввел для своих добровольцев, разве что эта выглядела подешевле. У буров, между прочим, никакой военной формы вообще не было, за исключением артиллеристов, которые все время были на государственной службе. Рубаха была подпоясана брезентовым ремнем, а для ношения сверху нее, переселенцам выдали какие-то бушлаты на вате. На голове — широкополые шляпы с подбородочным ремешком. Вот так и выглядел наш Авраам, хотя форма на нем сидела мешком, а в строю по росту он занимал предпоследнее место. После того как Гинзбург прочитал напутственную речь, весьма напыщенную и, я бы сказал, глупую, переселенцам дали пять минут попрощаться. Авраам подошел к нам и вдруг со слезами ткнулся головой в плечо Христо.