Так что теперь, холодея от ужаса, хан вел две с половиной тысячи степняков на соединение с Ростиславом, еще пятьсот легких всадников собирали уцелевший скот с разоренных стойбищ и гнали его к ставке кагана. Кабугшин ярился без повода, срывая злобу на окружающих. Доставалось даже сыну, сумевшему остаться в стороне при разорении куманских стойбищ! Собственно, за это отец на Карама и злился – ведь, по его замыслу, наследник должен был вдоволь насладиться плотью полонянок, зарубить кого-то из половцев, чтобы привыкнуть к виду крови! Но сын все время умудрялся оказаться где-то в стороне, переждать, не запятнать себя грязью. И именно это отчего-то раздражало хана.
Хотя самому себе Кабугшин мог признаться честно – более всего его страшит встреча с половцами в бою. Воины Шарукана наверняка уже знают о случившемся, старый волк поставит против печенегов тех, чьих близких так жестоко погубили… Даже те женщины, кого воины «пощадили», не лишив жизни, и кто не умер после всех истязаний – даже они теперь обречены на голодную смерть. Ведь оставшийся скот люди Кабугшина угнали для русов! А если не голод, так холод по ночам – шатры-то в большинстве своем бездумно сожжены – или зубы волков, распробовавших человечины… Половцы это знают – и удар мстящих воинов будет поистине страшен! Но стоять нужно, стоять придется до конца – или же эта участь постигнет все печенежское племя! Вот только, даже объединив силы с тмутараканцами, получится ли взять верх? Воинов у Шарукана все равно больше…
Этим утром хан, ведущий своих людей вдоль правого берега Данапра на соединение с русами, чувствовал себя особенно паршиво. Что-то терзало его, беспокоило. Плохое предчувствие вылилось в очередные придирки к телохранителям и приближенным, старый печенег не находил себе места и никак не мог взять себя в руки, успокоиться. Неожиданно захотелось перекинуться хоть парой слов с сыном, следующим в голове войска, да и мысли о Каталиме не вызывали ожидаемого раздражения. Наоборот, Кабугшин вдруг почувствовал легкую тоску по старшему сыну, вспомнил его ребенком – полненьким, смышленым и смешливым мальчуганом, души не чаявшим в строгом и недоступном отце. Может, стоило проводить с ним больше времени, и тогда бы их отношения сложились иначе?..
К хану подскакал запыхавшийся гонец от Карама. Кабугшин растерянно уставился на человека, столь дерзко прервавшего его глубоко спрятанные воспоминания, и только потом до него дошел смысл практически выкрикиваемых им слов:
– Половцы! Половцы впереди, большой отряд!
Хан размышлял всего несколько мгновений – трезво мыслить не получалось из-за охватившего его животного страха, и потому единственным внятным приказом, что вождь печенегов сумел произнести, был приказ к отступлению. Хотя фактически с первых же мгновений оно стало принимать форму неорганизованного бегства.