Следующий свиток был отмечен младшей печать брата-остария унитарии реденторов — почти такая же, как ее личная. Только у менестериалий чаша изображалась опрокинутой, а тут – полная, с точкой внизу для непонятливых. Почерк очень мелкий, еще более неразборчивый, чем лейтенантский. Мартеллина, вздохнув, сменила почти догоревшую свечу, зажгла еще одну. Укорив себя за привычку работать в темноте.
«Викарию Иссаратанара Гийомэ ди Марцине от брата-остария унитарии Последнего Деяния Святой Великомученицы Катерины Йованне Сфорэ в 22 день шестого севира 784 года с надеждой на милость Единого и Вашу.
Ныне прозябая с друзьями своими в тюремном подвале, все же прошу вашего деятельного участия и благословения в поисках истинной правды. Клянусь Единым, те преступления, в коих нас обвиняют, мы не совершали и не могли совершить, ибо и товарищи мои по несчастью, и ваш покорный слуга люди добродетельные и верующие. И более того, промедление в деле монастыря Святой Дорианны чревато всякими бедами, ибо тут явно замешаны еретики и демоны из неизвестной мне Преисподней…
— И что, монах, ты говоришь, тут было? – лейтенант стоял по щиколотку в грязи посреди главной площади деревушки Нойденритте и был очень, очень недоволен. Потому что ничего не понимал.
Стоявший в этой же грязи на коленях брат-остарий Йованне понимал еще меньше. Всю ту неделю, пока они ехали в кандалах из Иссаратанара сюда, лил дождь. Клетку везли по ухабистой дороге, а потому вода, лившаяся с неба, не успевала смывать ту грязь, что летела на заключенных из-под высоких колес повозки. Лысина его покрылась легким пушком, светлая борода вся слиплась грязными колтунами. Одежда была изорвана, спина еще болела после допросов. Но его товарищу, волшебнику ди Ноцци, было хуже. Совершенно не привыкший к такому обращению и невзгодам путешествий внутри железных клеток молодой дворянин, похоже, собирался вот-вот отдать концы. Всю дорогу он лежал и стонал на полу замызганной телеги, приходя в себя лишь по ночам, когда вся кавалькада останавливалась. Тогда пленникам давали еду и воду, а брат-остарий насильно запихивал бедолаге в рот своей хитрой жевательной травки, припрятанной от гвардейцев.
Не унывал только славный бретёр Людовико Вира. Он горланил песни, ежечасно натыкаясь на грубость стражи, но отвечая ей взаимными скабрезностями, ловко уходил от удара плетки и даже умудрялся выпрашивать у ночных стражей бутылочку вина.
Но теперь и он был озадачен.
Не далее как три недели тому назад они покинули монастыри менестериалий и вышли вот на эту самую, с позволения сказать, площадь. Деревня и тогда была пустынна – куда делись жители, погибли ли от рук разбойников, иль сбежали в лес, неизвестно. Но были трупы разбойников. Много, с дюжину. Как раз светало, в деревне запели петухи. Вира и Сфорэ вышли на окраину Нойденритте поминутно озираясь. Так далеко заходить они не собирались – быть может пугнуть разбойников ночью. Во всяком случае, Вира не собрался. Но убивать то никого не пришлось.