На следующий день Шкода не пришла в школу. Говорили, что у её отца был сердечный приступ. Он умер через два дня в больнице.
Прошло почти две недели, прежде чем Шкода наконец появилась в школе. Шёл апрель. В садах Москвы зацветала сирень. Директор школы известил Шкоду, что она исключена за неуспеваемость. С тех пор я её больше не видела.
Между тем в советской школе дебаты насчёт западной музыки становились всё горячее и горячее. Мой друг Володя Марков открыто признался перед всеми, что его любимая песня была «Get Back» и что «Шкода Топсотх» была крутая и он до сих пор в неё влюблён. Во втроник он пришёл в школу с чёрной повязкой на рукве школьного пиджака. Его друг и сосед по пятиэтажке Миша Колесов покончил с собой. Его исключили из школы за преклонение перед Западом и за то, что он слушал “Rolling Stones” и “T-Rex”, которые считалась «анти-общественной музыкой». Директор нашей школы Иннокентий Петрович Мыльников по кличке Мыло назвал джаз на одном из комсомольских собраний обезьяньей музыкой. Некоторые из нас вслух возмутились. Шёпот пробежал по рядам. Учитель географии, член партии и алкоголик Андрей Степанович Черных зашикал, буравя всех своими остекленевшими преданными коммунизму глазами. Я ему искренне сочувствовала. Он учил нас экономической географии капиталистического мира, никогда не посетив ни одной из стран, о которых он говорил.
В школьной «Общественной газете» появилась карикатура. На переднем плане был нарисован длинный худой небритый подросток в узких клетчатых брюках, в руке он держит гранёный стакан, на котором было написано «Водка». Сзади него виднелся проигрыватель, из которого вылетали маленькие обезьянки и кружились вокруг его головы, как спутники вокруг Сатурна. Видно было, что он вот-вот упадёт от головокружения в большую яму, на дне которой валялись пустые бутылки. Внизу чёрным курсивом было написано: «Позор стилягам».
Сам Мыльников любил вальсы Штрауса. На школьных вечерах он приглашал старшеклассниц на вальс, чтобы задать тон. По окончании танца, он гордо удалялся восвояси. Девочки-комсомолки в школьных формах были его слабым местом, ахилесовой пятой. Иногда он приглашал одну из них к себе в кабинет на дополнительные занятия. Он прижимался к их алебастровым шеям своими липкими губами и, щупая их упругие развивающиеся груди, нашёптывал “Письмо Татьяны к Онегину “в их маленькие ушки. Избранные получали пятёрки по литературе, не имея понятия, кто такой был Пушкин или Лермонтов. По их словам, они презирали Мыло, но, однако, продолжали курс дополнительных занятий и держали языки за зубами. Меня Мыло на дополнительные занятия не приглашал. Скорей всего причиной был тот факт, что мне «не хватало женственности». Вместо туфель я носила грубые спортивные ботинки на шнурках и полосатые гольфы. Мои волосы были коротко подстрижены под ёжика. Напомаженные, они торчали как баллистические ракеты, направленные против взрослых, в частности Мыльникова и клики его подхалимов.