За обедом, я рассказал Никите о наших планах учредить отряды "нового строя" и в Москве, на что тот попросил меня за своего опального шурина, Дмитрия Михайловича Пожарского, попавшего два года назад в опалу.
– Ты поверь, Алексею, добрый он воин, и муж верный. Может, возьмешь его к себе?
Когда я сообразил, что это – тот самый Пожарский, фотография памятника которому напротив Кремля висела у меня дома на стене[7], то я сразу же горячо пообещал это непременно сделать и попросил Хованского написать мне грамоту к князю. После чего мы с ним обнялись, и я занял место в вертолёте, с Виталием Дмитриевым за моей спиной; Эсмеральда, дабы не смущать князя, ещё утром уехала в Усть-Нарву на одном из джипов. Когда мы взмыли ввысь, и я, сделав кружок, помахал Никите, челюсть его отвисла, а лицо приняло абсолютно обалдевшее выражение.
На "Победу" я прилетел в два часа пополудни. Всё ещё шла погрузка продовольствия и кое-каких товаров со складов, и я проинспектировал город. Небольшая крепость, где уже успели поставить 105-миллиметровые пушки; именно они стали основной артиллерией Невского устья. Стрелять они могли на расстояние до двенадцати тысяч метров, а боеприпасов мы взяли с собой более чем достаточно. Единственным минусом у них был вопрос транспортировки – именно это заставило нас ограничиться 75-миллиметровыми орудиями и миномётами для полков, формируемых в Измайлово.
Сама же Усть-Нарва за время шведского владычества превратилась из русского торгового городка в рыболовецкую деревню у крепости, чьей основной задачей стало не пускать иностранные корабли в Нарову. Торгового порта в Хунгербурге больше не было, зато оставались складские помещения, принадлежавшие шведской короне. Именно в них находился запас продовольствие, а также товары с захваченных в Финском заливе иностранных торговых судов, как русских, так и ганзейских. Несколько таких кораблей, равно как и суда шведской береговой охраны, наши ребята захватили у причалов.
А ещё чуть западнее порта, как мне рассказали, были замечательные пляжи. Плавок, понятно, ни у кого не было, и наши ребята купались там в голом виде. Подумав, я спросил, нет ли там обособленного кусочка пляжа, на что мне рассказали про этот небольшой мыс. И мы с Эсмеральдой отправились туда на моторке.
Вдоволь искупавшись – оказалось, кстати, что прекрасная перуанка плавала ненамного медленнее меня – мы легли на привезённом с собой покрывале на золотой песок. Тёплое солнце, крики чаек, свежайший воздух, и необыкновенная красота девушки, обнимавшей меня, даже навели меня на озорную мысль – может, перейти в ислам? Тогда смогу взять и Сару, и Эсмеральду в жёны, и останется даже вакансия для четвёртой, а наложниц можно будет без угрызения совести иметь в любом количестве… Но на то она и вера, что менять её ради сиюминутных удовольствий нельзя. Я не знал, что я скажу моей Лизе, когда вернусь домой, но мне было ясно, что время моё с Эсмеральдой подходит к концу.