«Страх передо Мною Я пошлю пред твоим лицом ‹…›»,[125] — предупреждает Яхве, и чуть дальше, словно не полагаясь на память Моисея, повторяет: «‹…› ты не можешь видеть Мое лицо, ибо не увидит Меня человек и останется живым»[126].
Значит, не тот ли единственный выбор оставлен социальному животному, который равносилен полному подчинению его поведения историческому будущему, оговоренному в контракте: увидеть или умереть? Человек сделал свой выбор, получив законы в обмен на зрение.
В христианской Европе уже не было Моисея, и не было одного народа, своим движением в пространстве, выполнявшего историю, намеченную свыше. Закон, в своей метафизической полноте, в своем пусть даже абстрактном виде, представлял власть своего трансцендентного источника, распространявшегося по всей территории civitas terrena. Закон стал тем ангелом, которого оставил Всевышний наблюдать за людьми. Не обладая собственным телом, этот ангел принял форму социального тела, находившегося одновременно в сфере людей и над ней. Английский юрист XIII века Генри де Брэктон отмечал, что обязательство судьи перед законом и Богом стоит превыше всех других обязательств, и ни правитель, ни законодатель не составляют исключение. Понятие «высшего закона», широко обсуждавшееся на Западе до американской революции (1776–1783)[127], как раз в период борьбы между светской и религиозной властью, отсылало к высшей инстанции, присматривающей за правилами и методами управления, используемыми в человеческих институции[128]. Такая отсылка представлялась абсолютно обоснованной и необходимой, ибо государства не располагали никакими иными гарантиями истинности тех оснований, на которых они возникали. В 1690 году Джон Локк писал, что люди рождаются с естественным правом на жизнь, свободу и собственность. Никто не может забрать у человека это право, так как никому не дозволено уничтожать или портить то, что произведено на свет божественным промыслом.
В «Декларации Независимости» (1776) Томас Джефферсон, используя аргумент Локка,[129] говорил о равных правах у всех людей на свободу и счастье, потому что именно таковыми их сотворил Бог. «[Он] дал нам жизнь, он же дал нам свободу. Насилием можно их уничтожить, но невозможно разлучить»[130]. По Джефферсону, закон в его высшем предназначении должен гарантировать исполнение на земле воли и замысла создателя или, другими словами, защищать человека от девиаций, причиной которых может стать его несовершенная природа. Закон охраняет человека как верховный проект, реализуемый по ходу социальной истории.