.
Из идей Magna Carta позже возникли другие важные документы: «Петиция о праве» (Petition of Right, 1628) и «Хабеас корпус акт» (Habeas Corpus Act, 1679), а федеральная Конституция США содержит из нее цитаты.
Генри Сидвик в «Элементах политики» (The Elements of Politics, 1891)[133] говорит о законе как о гетерогенной системе правил, имеющих четкий интеллектуальный генезис. Такая система не терпит амбивалентностей, потому что является обеспечением моральной жизни граждан. К концу своей карьеры Сидвик пришел к этическому гедонизму, повторяя идею Бентама о том, что лучшим свидетельством справедливости государственного устройства служит наибольшее количество счастья, которое смогли для себя извлечь его субъекты.
Концепция человека как социального животного была доведена до логического конца, если не сказать до совершенства, утилитаристкой традицией, основатели которой — Чезаре Беккария и Иеремия Бентам — поставили закон над человеческим как таковым. Они потребовали от общества стать прозрачным, а от государства — хранителем символического порядка. В трактате «О Преступлениях и наказаниях» (Dei Delitti e delle Pene, 1764), считающимся апогеем миланского Просвещения, Беккария отмечал, что нет ничего более опасного, чем общая аксиома, позволяющая обсуждать дух законов. Те, кто обладает вульгарным умом, непременно воспользуются этим для возбуждения общественного хаоса. Закон, считает маркиз, вполне разделяя ветхозаветную точку зрения на этот счет, должен быть принят, записан, и затем стать объектом беспрекословного подчинения. Закон получает силу от клятвы, даваемой ему людьми; такая клятва снимает всякого рода личные, частные интересы, оставляя его (закон) чистой интеллигибельной инстанцией, которая и должна составлять сущность власти.
Сакрализация закона, с которой началась история, наделяла его сверхвластью: возможностью создавать социум, создавать его подобно тому, как Бог создавал мир. Социальный человек не столько подчинен закону, сколько является его носителем, элементом системы, в которую он включен целиком. У человека не остается другого восприятия мира, себя в этом мире, кроме как посредством закона, устанавливающего одновременно способы и пределы такого восприятия. Человек не знает закон как таковой, но он знает о том, что закон существует, и это знание связывает индивидуальное со всеобщим; знание о законе есть онтологическая основа социума, сам закон — его трансцендентный гарант. В этом нуждается социальный порядок, не способный гарантировать свою собственную сохранность он отдает себя во власть истоку — закону, дающему знание о себе самом. Закон, стало быть, защищает социальный порядок не своим действием, а своим статусом. Поэтому любая революция, какой бы разрушительной она ни была по отношению к старому порядку, оставляет статус закона нетронутым.