Вот еще одним противником больше — вернулся из дальних странствий товарищ Лобов, «курьер Южноуральского губсовнархоза». Как он начал проводить сегодня параллели между двадцатыми и пятидесятыми годами! Ловкий чертежник! А какой тон, какая осанка, какая самоуверенность! Знает цену каждому своему слову — привык распоряжаться судьбами людей. Такой не оступится. Не из опрометчивых. Но, черт возьми, как же все-таки он, Родион, не подумал об этом раньше? Да что общего может быть у кандидата экономических наук, которому давно пора носить в кармане диплом доктора, с этим инженером, избалованным почестями и должностями! Что ему принципы большой политики — было бы теплое местечко, да увесистый оклад, да персональная машина...
Родион Федорович неловко, как падающий, вскинул руки: рядом с ним, пронзительно скрежеща тормозами, остановилась запыленная «Победа». И тут же его оглушил свисток милиционера. На тротуаре кто-то крикнул: «Человека задавили!» Родион смущенно улыбнулся, переминаясь с ноги на ногу, и стал протискиваться сквозь толпу любопытных. «Здесь не переходят улицу, я сигналил, гражданин, наверное, глухой!..» — оправдывался перед кем-то молоденький водитель. А Родион Федорович старался поскорее затеряться среди толпы, которая, того и гляди, его же и обвинит в нарушении правил уличного движения. Уж он-то, Сухарев, давно не верит в солидарность пешеходов...
Лобов возвращался из совнархоза в сумерки. Переутомленный жарой, степной город постепенно оживал. Леонид Матвеевич приостановился у сквера, огляделся. Слева, на фоне серо-синего неба картинно выделялся белый топкий минарет над ломаной кромкой темнеющего парка. Справа, на возвышенности, которую приезжие инженеры окрестили «Южноуральским Монмартром», светилась густо-красными огнями высоченная мачта. По главной улице двигались встречные колонны автомобилей: откуда, со стороны Зауралья,— с пшеничкой, а в направлении реки, к осокоревой роще,— с землицей из котлованов.
«Пора, пора обосновываться по-настоящему. И без того немало тут временных деятелей, под «негласным надзором областкома»,— рассуждал Лобов, возвращаясь к себе в гостиницу.
В гостинице ему вручили письмо от жены. Василиса писала: «Начинаю исподволь собираться в путь-дорогу. Мама разработала детальный план экипировки, точно у меня впереди путешествие в Антарктиду. Чудачка, право!.. Смотри, не хандри там без меня! Тревожусь и тоскую».
Он взял ее карточку и долго рассматривал, отставив руку. Что за фокус: Вася будто улыбалась, когда он подносил фотографию поближе, и делалась строгой, даже хмурой, когда встречалась с ним взглядом на расстоянии. Впрочем, она была человеком очень уравновешенным, редкой доброты. Доброта угадывалась во всем: спокойные голубые круглые глаза; прямые, с ленцой, брови; припухлые необидчивые губы,— все ее открытое лицо выражало почти детски-наивное доверие к людям. Светло-русая, низенькая, пышная. Ну разве такие бывают строгими? Да они и сердиться не умеют всерьез и надолго!.. Леонид Матвеевич неожиданно сравнил ее с Кашириной и выругал себя за странную растерянность при встрече с Настенькой в райкоме партии. Ему захотелось сейчас же, немедленно, черкнуть несколько слов жене, хотя он лишь сегодня утром отправил в Москву очередную весточку. Вырвал лист из настольного блокнота, не задумываясь, набросал: