— Еще и дурака валяете! — выкрикнул Андон.
— Тебя кто прислал в село?
— Мой отец умер без полномочий.
— Он был уполномочен партией.
— Нечего рассусоливать. В трехдневный срок все село вступит в кооператив. Не то песок заглушит все живое. И попрошу мне не мешать!
Из-под полы пиджака хищно блеснул ствол «вальтера», сунутого в легкую кобуру. В глазах Андона играл холодный блеск, острые скулы были влажны от пота. Керанов и Маджурин, обеспокоенные тем, что Андону несдобровать, решили умерить его безрассудство: иди, мол, домой, успокойся, готовься в институт! Андон ничего не сказал в ответ на их увещевания, вышел тяжелым, угрожающим шагом и исчез за проемом открытой двери.
Скоро по селу пополз слух, что Андон по ночам врывается в дома сельчан побогаче. Проснувшись, люди различали его фигуру при свете керосиновой лампы в таинственных тенях закопченных стекол. Он ждал, что его застрелят, но они выталкивали непрошеного гостя на улицу и запирали двери на задвижки. Никто не знал, где он прячется днем.
Однажды утром в конце сентября он появился на площади в мятой гимназической куртке. Левая ладонь была залита кровью. Керанов и Маджурин встретили его на крыльце совета. Раненая рука в полутьме рассвета темно алела, как кусок раскаленного железа, сунутый в воду.
— Гады, — простонал он и смиренно оперся здоровой рукой о плечо Керанова.
Керанов начал перевязывать рану носовым платком. Маджурин пошел вызывать следователя из Нова-Загоры. Остановив кровь, Керанов повел парня через площадь к амбулатории. Андон шел, волоча ноги, и слабым, но удовлетворенным голосом человека, выполнившего свой долг, рассказывал, что вчера ночью какой-то гад — в темноте не узнаешь, кто — бросился на него с заряженным пистолетом и выстрелил в упор. Он не понял, куда именно стрелял враг — в голову или в грудь. «Я, — добавил Андон, — упал, а когда пришел в себя минут через десять, то увидел, что лежу на улице у ворот отцовского дома с простреленной ладонью». В амбулатории рану промыли и перевязали, пули в ране не нашли, потому что она не пробила ладонь, а только скользнула по ней, оставив рваный след.
Керанов вместе с забинтованным Андоном вернулся в совет и тут же посадил в подвал несколько человек, в том числе и Куцое Трепло. Через полчаса на площадь явилась Йордана в сарафане распояской, простоволосая и рухнула в пыль перед советом. С тех пор как они с Треплом поженились, никто не слышал, чтобы Йордана плакала или кляла, баба посмирнела и кротко ходила за скотом, вела дом и хозяйство. Теперь же, уронив неприбранную голову в сивой старческой седине, она запричитала ровным и холодным, как предзимний дождь, голосом: