Затаив дыхание, Рето вошёл в реликварий. У него не было времени, чтобы преклонить колени и вознести молитву. Он знал, где искать то, ради чего он влез сюда, как вор. Он приподнял крышку сундука с изображением Страстей. Старинные потиры и алавастры, завёрнутые в пелены книги, ковчежцы и свёртки… И вот он — длинный ящик без всяких украшений. Рето извлёк его и бережно открыл. На ветхом плате тихо покоился короткий древний меч с немного изъеденным клинком и простой деревянной рукоятью. Рето вынул его и повернул, рассматривая в сумраке рассвета. Священный Лигуэт. Меч Сатаны.
Исчезновение дядюшки, нападение Зигги, смерть господина фон Дитца и русская контрразведка — всё это почти раздавило её. Хельга забилась в свою полуразрушенную квартиру и не выходила на улицу. Она сидела на кровати под одеялом и опять показалась Володе диким зверёнышем, что прячется под буреломом. А голодных и потерянных зверёнышей выманивают едой.
Володя огляделся. Ни книжки, ни газеты. Управление по гражданским делам при комендатуре изъяло у немцев и газеты, и книги, и радиоприёмники, и пишущие машинки, и лодки. Тогда Володя поставил закопчённый и горячий котелок с перловкой прямо на стол. Испачкает, прожжёт — да и ладно.
— Когда ты ела по-последний раз? — спросил он. — Вчера фрау Берта приносила немного бульона…
— Это перловая каша. Ва-варёный ячмень. Наши солдаты называют его «ш-шрапнель». А полевую кухню — «моральный дух». Бе-бери ложку.
Хельга неуверенно вылезла из-под одеяла, скользнула за занавеску, брякнула там дверкой буфета и появилась с двумя тарелками и двумя ложками.
Володя наблюдал, как она ест — сдержанно и аккуратно. Стесняется? Или её так воспитали?.. Володя смотрел на её тонкие запястья, на неумытое и бледное лицо, на опущенные ресницы. И вдруг ему почудилось, что за этим немецким столом их четверо. И мама глядит нежно и грустно, ведь сына от неё уводит другая, а Светланка выжидает момент, чтобы поддразнить его…
— Те-тебя никто не обидит… Я бу-буду рядом. Так надо, — хрипло сказал Володя Хельге. — Ничего не бойся.
Володя знал, что немцы очень боятся русских. Боятся истово, до безумия. В наступлении он видел страшные дороги эвакуации: гражданское население со всей Восточной Пруссии бежало в Пиллау — к морским судам и паромам через пролив. Вдоль асфальтовых шоссе, обсаженных рядами вязов и тополей, в кюветах валялись горы брошенного имущества: груды узлов и тюков; тачки и раздавленные подводы; детские коляски, набитые вещами, и велосипеды, обвешанные сумками; затоптанные в грязь перины; разбухшие в лужах семейные фотоальбомы. Они, солдаты, шли над трупами стариков, женщин и детей. Этих несчастных немцев убил страх перед русскими. А русские не хотели им сочувствовать. Они помнили своё бегство в сорок первом — оно было ещё страшнее. И всё равно ожесточённые души солдат содрогались.