— Какая?
— Ивон — хитрая штучка, провел-таки Лебика. Да и вы кажетесь мне молодцом, Бог вас умом не обидел. Вы оба нравитесь мне. Вы могли убить меня — и не сделали этого… Я не забываю ни добра, ни зла. Моя бывшая хозяйка была добра ко мне — она ваша сестра, а ваш друг любит ее… Так уезжайте себе спокойно, а я присмотрю за Сюрко.
Гигант, по-видимому, собирался уходить.
— Лебик!.. Еще одно слово…
— Говорите!
— В письме, найденном у Точильщика, говорится об одной женщине — ей он возвращает свободу. Что за договор связывал мадемуазель Елену Валеран с бандитом?
— Господин Кожоль, — возразил Лебик торжественно, — даже у мошенников есть своего рода честь. Эта женщина безукоризненно выполнила условия договора — сохранила его тайну. Я, со своей стороны, не имею права удовлетворить ваше любопытство.
— Но не знаешь ли по крайней мере, что сделалось с ней?
— Она, по всей вероятности, вчера выехала из Парижа, взяв с собой своего ребенка.
— Ее ребенок! — вскричал Кожоль.
— Да, прелестная девочка… пяти месяцев.
— Пяти месяцев! — повторял граф, припоминая одно число.
Он стоял неподвижно, пораженный неожиданным открытием. Когда он пришел в себя, Лебика уже не было.
— Пять месяцев! — шептал он.
Трепет радости потряс его до глубины сердца, и он прибавил:
— Я отец!
* * *
В дороге Кожоль передавал Ивону все, что мы сейчас рассказали, кроме, конечно, новостей о Елене.
Было три часа утра.
В это время Бонапарт возвратился из Сен-Клу. С трудом освободившись от громадной толпы, осадившей триумфатора в его доме, в улице Победы, он призвал к себе своего секретаря Бурьена.
— Кажется, я наговорил глупостей сегодня перед собраниями обоих Советов?
— О! Да, генерал!..
— Так сочини пышную речь, которую я как будто произнес перед депутатами, и отошли напечатать завтра в «Монитере». А теперь — пойдем спать.
И, повернувшись к жене, честолюбивый триумфатор прибавил:
— Жозефина, завтра мы будем ночевать в Люксембурге!..