С тех пор я взяла в привычку время от времени наблюдать за ними.
В малышке было что-то странное, некое отклонение, не знаю какое именно, может, детская тревожность или скрытая болезнь. Ее лицо всегда было обращено к матери и выражало просьбу никогда ее не оставлять: это была молчаливая мольба без жалоб, без капризов, от которой мать не отмахивалась. Один раз я заметила, как нежно и тщательно она мазала дочку кремом от солнца. В другой раз обратила внимание на то, как они вместе медленно заходили в воду: мать держала дочку на руках, прижимая к себе, а та крепко обнимала ее за шею. Они смеялись, льнули друг к другу, терлись кончиками носов, брызгались, целовались и явно наслаждались этим. Как-то раз я наблюдала, как они играют с куклой. Они развлекались, увлеченно одевая ее, раздевая, изображая, что мажут ее кремом, потом купали игрушку в зеленом ведре, вытирали, чтобы она не простудилась, брали на руки и прижимали к себе, как будто кормя грудью, готовили кашу из песка, укладывали рядом с собой на полотенце загорать. Молодая женщина отличалась не только удивительной красотой – она и как мать вела себя по-особому: казалось, ей ничего не нужно, кроме ее ребенка.
Нельзя сказать, что они были совсем чужими в этом большом семейном сообществе. Она часто разговаривала с беременной женщиной, играла в карты с дочерна загорелыми юношами, примерно ее ровесниками, вероятнее всего, тоже родственниками, сидела на берегу со старшим мужчиной (отцом?), тем, у которого было свирепое выражение лица, или с шумными молодыми женщинами (сестрами, кузинами, золовками?). Мне показалось, что среди мужчин нет никого, кто мог быть ее мужем и отцом малышки. Но я заметила, что все заботятся о ней и ее дочке. Седая пятидесятилетняя синьора ходила с ней в бар и покупала девочке мороженое. По одному слову юной мамы дети прекращали возню у воды и, немного попыхтев и пофыркав, отправлялись за водой, едой или еще чем-нибудь, что ей было нужно. Стоило только маме с дочкой сесть в маленькую красно-синюю лодочку и отплыть на несколько метров от кромки воды, как беременная женщина кричала: “Нина! Ленý! Нинетта! Лена!” – и бросалась на берег, тяжело дыша и поднимая по тревоге спасателя, который вскакивал на ноги, чтобы оценить ситуацию. Однажды к девушке приблизились двое парней и попытались пофлиртовать, но в дело тут же вмешались молодые родственники и принялись их бранить и толкать, так что едва не дошло до драки.
Какое-то время я гадала, кого из них – мать или дочь – зовут Нина, Нинý, Нинэ: имен было так много, что я, учитывая высокую частотность их употребления, вскоре совсем запуталась. Затем, вслушиваясь в голоса, восклицания, я сообразила, что Нина – это мать. С дочкой было сложнее, и я поначалу растерялась. Я решила, что у нее есть прозвище, что-то вроде Нани, Нена или Ненелла, но потом поняла, что это имя куклы, с которой малышка никогда не расставалась, а Нина обращалась так, словно та была живая, почти как вторая дочка. Имя девочки было Элена, Ленý, мать всегда звала ее Эленой, а родственники – Лену.