* * *
Сколько у Островского на сцене заборов! В иных («Женитьба Бальзаминова») забор — действующее лицо. И сознание персонажей — зазаборное, огороженное. Что, впрочем, как выясняется, не так уж и скверно.
* * *
Островский самый трезвый и спокойный из русских классиков, и, как бы обличая, он жалеет, а умиляясь, насмешничает. Главное, он ничего не страшился.
«Курослепов. Ну вот, как она придёт, ты её ко мне с солдатом…
Градобоев. С солдатом?
Курослепов. На верёвке.
Градобоев. И на верёвке?
Курослепов. Мы её наверх в светёлку, там и запрём безвыходно.
Градобоев. Что вы за нация такая? Отчего вы так всякий срам любите? Другие так боятся сраму, а для вас это первое удовольствие».
Островский А. Н. Горячее сердце
* * *
Нынче в прессе любят корить «новых русских» именами Мамонтова, Морозова и Третьякова. Откуда же, однако, взялись у Островского Курослепов, Хлынов, все его кит китычи? Купцы Мельникова-Печерского немногим краше. Богачи Щедрина, Писемского, Некрасова, Достоевского — дикость, самодурство, алчность. Любимая фигура юмористики, персонаж сочинений Лейкина и Ко, не исключая и Чехова («Маска» и многое другое), — тот же толстопузый. Горбунов И. Ф.! Кого же ещё вам?
Лишь у М. Горького купец и фабрикант — это не только порок, но и ум, и сила, и крепость духа. Если кого и любил буревестник революции, так не Павла Власова, а Бугрова, Железнову, Артамонова. Певцом русской буржуазии был как будто и его современник Иван Шмелёв. Правда, в очаровавшем всех «Лете Господнем» легко заметна эмигрантская ностальгическая дымка, окутавшая прошлое. Достаточно сравнить благостных героев «Лета…» с московскими купцами из «Человека из ресторана» (1911). Или вспомнить рассказ «Забавное приключение» (1917), где тогдашний «новый русский», король московского сити Карасёв отправляется на супермодном автомобиле в провинцию торговать имение.
Такой же «новый», точь-в-точь такой, занимал и Алексея Н. Толстого в повести «Приключения Растегина» (1913): чуть что — суёт ладошку за пазуху к набитому бумажнику.
Можно справедливо и оптимистически заметить, что Островский и Щедрин присутствовали при заре русского предпринимательства, а в XX веке и появились Мамонтовы и Морозовы. Так, мол, и сейчас будет: перебесятся орлы, накатаются на «мерседесах», нашвыряются пачками в казино, наедятся красивой еды — и затоскуют, и придут, и поделятся да ещё спасибо скажут господам артистам-писателям-художникам за сбережение национальной нравственности и подвижничество.
Поживём — увидим. Только это издали сейчас мнится, что Третьяков словно бы один русское искусство кормил и не было Академии художеств с длительными командировками в Италию, стипендиями, званиями и жалованьем. Словно был один Мамонтов, но не было Теляковского. Русь — страна государственная, царство, империя, страна чиновников и распределения — находила возможность содержать искусство, и писатели не все писали в «Свистке», но и служили цензорами, директорами гимназий, чиновниками для особых поручений и даже вице-губернаторами. И дворянское положение, дававшее Болдино и Ясную Поляну, тоже государственного происхождения, результат службы.