Мама отстраняется, смотрит на меня и снова обнимает.
– Я буду так скучать, – говорит она.
– Я тоже. – Пытаюсь не расплакаться.
Она пробует стереть мои слезы, но ее огромные перчатки неловко скользят по лицу.
– Мне так жаль, – выдавливаю я.
– Дорогая, говорила же, не извиняйся за то, что заболела. Это не твоя вина. Это я все еще чувствую себя виноватой.
– Прошу, не надо, мам, – умоляю я. – Пожалуйста.
Вина за все, через что я ее протащила, бурлит внутри и ранит сильнее, чем боль во время болезни.
Мама смотрит на меня обеспокоенно.
– Ты уверена, что я могу вернуться обратно?
– Да, – отвечаю я, борясь со слезами. Чувствую, как дрожит нижняя губа, и закусываю ее так сильно, что боюсь почувствовать вкус крови.
Я слышу, что Келси уходит, а значит, и мама скоро уйдет, оставив меня на карантине. И я увижу папу и его новую жену, которую, вероятно, не должна ненавидеть. Потому что это она придумала мою поездку к ним, а не папа, который в основном игнорировал меня все время моего визита. А когда они уедут, я просто вернусь в Бруклин и буду ходить в школу, как будто ничего не случилось, будто я – та же Флора, которой всегда была и буду. Только теперь я заражена и ядовита, и никто не захочет прикасаться ко мне даже десятиметровой палкой.
А Оливер прошел через это все вдвоем со своей девушкой.
С девушкой, чьи намерения до сих пор сомнительны.
Я снова закусываю губу, и, кажется, и вправду чувствую кровь.
Мама опять обхватывает меня своими подушечными руками, и мы обе почему-то пытаемся сдерживать слезы, но совершенно безуспешно.
– Я так тебя люблю. Буду звонить каждый день. Каждый день! Я надоем тебе еще до того, как ты вернешься домой.
– Ни за что, – уверенно отвечаю я.
– Помни все, о чем мы с тобой говорили, насчет папы и Голди, ладно?
Я киваю, вытирая слезы.
Она снова крепко обнимает меня, а потом уходит. Снимает костюм химзащиты и бросает его в корзину. Затем подходит к окну с моей стороны и кладет ладонь на стекло.
Я тоже кладу ладонь на стекло, но чувствую, что она уже далека от меня.
Со стороны Флоры раздается всхлип. Ее голос звучал так печально, когда она прощалась с мамой.
Хочется утешить ее, но она похожа на тех девушек, которые не хотят, чтобы их утешали, когда они плачут. Хотя, не знаю, с чего я так решил. Можно снова послать ей сообщение, но даже это кажется слишком агрессивным, слишком напоминающим о том, в какой тесной палате мы лежим, как мало у нас личного пространства. Держу пари, она скучает по собственной комнате. Последнее, о чем ей нужно напоминать – как близко мы друг к другу. И все же я не могу избавиться от ощущения, что она невероятно далеко от меня.