— Ну хватит, Троглодитка! Оставь уже нашу гостью в покое, — перебила меня мадам Рива, обратившись к кошке.
Кошка опускает глаза, словно в знак согласия. Но в ту минуту, когда мадам Рива вновь устремляет взгляд на меня и спрашивает, что я хотела сказать о лошадях, лицемерная тварь с силой вонзает в меня свой коготь, и я чувствую, как идет кровь.
— А-а-ай!
— Ах ты дикое животное, где твои манеры?! Брысь на свою подушку! — вскричала госпожа Рива.
Животное мгновенно повиновалось, и хозяйка стала извиняться, мол, Троглодитка, понимаете ли, еще слишком молода, во младенчестве потеряла мать, ничего о жизни не знает и не умеет рассчитывать свои силы, надо ее простить, во всем виновата Эрмина, Эрмина ее избаловала.
— Да, эта кошка действительно…
Я хотела сказать, что она и правда особенная — и по цвету, и по своему строению, — но тут я себя прервала, потому что нельзя говорить законной хозяйке и спасительнице, что ее любимый питомец странноват и ведет себя как негодяй. Избавившись от проблемы — по крайней мере, на время — я вернулась к лошадям и объяснила, что слышала, мол, лошадь способна вступить с человеком в диалог, быть с ним почти на равных и давать гораздо больше, нежели забирать.
— Все это коммерческие ухищрения! — заявила мадам Рива.
— Да?
— Ну да.
— В каком смысле — коммерческие?
— Ну, коммерческие — чтобы продавать и покупать. Знаете, когда я была маленькой, у нас были лошади, мы их разводили. Так что нет, спасибо. Больше не хочу!
— Значит, они не…
— Они трусливы и упрямы и с утра до вечера думают лишь о себе. К тому же они не слишком… — Мадам Рива крутит рукой у виска: мол, у лошадей не ума палата.
— Но говорят, что…
— Конечно, в том, что рассказывают, есть доля истины, к тому же человек вынужден приспосабливаться к животным, и он прилагает столько усилий, добиваясь своего, что потом как-то обидно не похвалить лошадь, верно? Кем себя выставит наездник, если не похвалит лошадь, которую долгое время дрессировал?
Я призналась Эрмине, что мне все время казалось: лошади смотрят на меня свысока, и, с одной стороны, так и есть, но мне не нравится это ощущение, тем более я всегда была уверена, что лошади меня оценивают, причем не слишком справедливо.
— О, дорогая, вы копаете слишком глубоко! Лошади не так умны. В отличие от котов, которые могли бы книги писать, если бы любили трудиться!
Уже пять дней идет дождь. Стена из воды, которая заставила реки выйти из берегов, вызвала многочисленные обвалы, сделала невозможным движение по некоторым дорогам, вынудила людей покинуть дома и заночевать в школах или других зданиях, оснащенных кроватями и теплыми одеялами. Подобное событие — такая редкость в нашей стране, что все СМИ, включая региональные, коим положено рассказывать о местах, где все спокойно и просто капает дождик, бросились освещать наводнение. В новостях жертвы ливней, или пострадавшие, как их называют, в красках описывают катастрофу. Насмотревшись по телевизору на беженцев, потерявших близких, дом, работу, родину и достоинство, мои залитые дождями соотечественники блестяще научились скулить и стенать, выказывая неприкрытое отчаяние. Однако на экране за головами людей виднеется довольно просторное и вполне приличное помещение, где приняли временно лишенных крова, поставили двадцать или тридцать новеньких кроватей, хотя можно было поставить вдвое больше, никого не стеснив. И через улицу, в которой утоплены машины, возвышаются вполне себе устойчивые большие дома стенающих свидетелей катастрофы, погреба немного пострадали — да, а в остальном все вроде бы в порядке. В общем, желание разделить мировую скорбь вполне естественно; даже если нам достается лишь крохотный кусочек скорби, мы за него хватаемся — нельзя же вечно наслаждаться покоем, это, в конце концов, утомительно. Утомительно жить без войн. Без сепаратистских движений, без бойни, без террористических актов, без стихийных бедствий и особенно без мощной коррупции, которая, кстати, повинна во многих природных и рукотворных катастрофах, хоть мало кто это и осознает.